заказал стакан так называемого «ледяного вина» и, отпивая его маленькими глотками, наслаждался изумительным вкусом напитка, приготовленного из замерзшего винограда. Расплатившись русским серебряным рублем и получив на сдачу несколько местных медяков, я потратил один из них на покупку газеты. Ничего интересного я в ней не нашел, но благополучно убил еще какое-то время, заодно попрактиковавшись в чтении по-немецки. Завершил сеанс борьбы с лишним временем я шикарно — при помощи кофе, штруделя и венских вафель. Уж не знаю, до каких еще достижений в обжорстве можно было бы дойти с такой жизнью, но тут объявили, наконец, посадку в поезд до Мюнхена, и я, с некоторым трудом переставляя ноги, отправился на перрон.

После такого праздника чревоугодия отчаянно хотелось спать, но несколько чашек кофе активно противодействовали исполнению этого желания. Безуспешно проворочавшись полночи, я с радостью воспользовался остановкой в Зальцбурге, чтобы прекратить хотя бы на время свои мучения. Красивый вид и горный воздух сделали свое дело — вернувшись в купе, я почти мгновенно заснул, и разбудить меня утром проводник смог, лишь приложив некоторые усилия.

Баварская таможня какими-то отличиями от прусской и австрийской не поразила, а вот пейзажи за окном вагона откровенно порадовали. Но все когда-то кончается, кончилась и дорога. Что ж, здравствуй, Мюнхен…

Получив в имевшемся прямо на вокзале отделении Коммерцбанка часть переведенных отцом денег в ассигнациях и звонкой монете, я попросил выдать мне чековую книжку. Немолодой банковский служащий порадовал меня наличием бесплатной услуги уведомления о новых переводах, но для этого следовало оставить адрес, куда эти уведомления должны посылаться. Что ж, определюсь с квартирой и оставлю.

…Дьяк русского посольства в Мюнхене, глянув в мой паспорт, взялся за какую-то газету, раскрыв ее на странице объявлений.

— Та-а-ак… Это не то… Это тоже… И это… — недовольно бормотал он себе под нос. — О, нашел! Вот-с, Алексей Филиппович, извольте-с! Комната в очень хорошем доме, от университета недалеко и публика по соседству исключительно приличная, да-с… Записывайте: улица Амалиенштрассе, нумер сорок восемь, спросить госпожу Штайнкирхнер.

Я добросовестно переписал адрес, но дьяк продолжил:

— Только, видите ли, Алексей Филиппович, какое дело… Мыться у немцев в домах можно, конечно, да-с, только вот плату за то берут отдельно, да и следить будут, чтобы вы воды много не тратили. Ежели по-людски помыться пожелаете, лучше в баню-с. Есть в Мюнхене и бани, да-с, там даже отдельно попариться можно… Опять же, заплатив за это. Ежели интересно, то адрес запишите-с…

На всякий случай я записал.

— Комнаты у вдовы Штайнкирхнер с полным пансионом, — продолжал просвещать меня дьяк, — так что обеды пропускать не советую, все равно они оплачены-с. Но всяко дешевле получится, чем в ресторациях обедать, да и готовят тут для постояльцев отменно, потому как и сами едят то же самое, да-с.

Манера дьяка изъясняться со словоерсами^[3] несколько раздражала. Вообще, насколько я себе представлял, на дипломатическую службу принимают людей как минимум с гимназическим образованием, а уж правильную речь в гимназиях ставить умеют, и как сюда попал этот персонаж, я даже предположить не мог. Однако советы его стоило признать ценными и полезными, а потому я отблагодарил словоохотливого труженика чернильницы полугульденом. Монету он с невероятной скоростью переправил в карман и добавил еще несколько ценных советов, так что я положил на его стол добавку — монетку в пять пфеннигов, которую он и сгреб с понимающей улыбочкой. Покинув посольство, я прикинул, сколько у меня мелочи и махнул рукой извозчику, как раз очень уж внимательно ко мне приглядывавшемуся…

С квартирной хозяйкой вдовой Штайнкирхнер мы поладили быстро, пусть в ходе нашей беседы я и испытывал некоторое замешательство, вызванное сразу двумя причинами. Первая заключалась в том, что танков тут еще не изобрели, и потому я никак не мог решить, как бы мне изложить свои впечатления от этой достойной женщины, случись вдруг такая надобность. «Слон в юбке» звучит как-то не очень серьезно, «лошадь в юбке» — совсем не уважительно, а вот «танк в юбке» было бы самое то. И не надо, Боже упаси, думать, будто такое определение было бы вызвано только величиной обхвата хозяйки дома в ее, хм, поперечнике. Нет, размер этот был, прямо скажем, изрядным, но при росте в неполную сажень^[4] смотрелся вполне гармонично, как гармонично смотрится и сам танк, если это, конечно, не КВ-2. Напади на такую насильник, я бы не поставил на его жизнь ни копейки — фрау Штайнкирхнер просто сотрет его с лица земли и не сразу это заметит.

Тут крылась и вторая причина моего замешательства — что-то мне подсказывало, что кто на кого нападет, еще вопрос — очень уж оценивающе, а затем и многообещающе поглядывала на меня домовладелица, и когда мы ударили по рукам насчет съема комнаты и всех сопутствующих условий, даже с кокетливой улыбкой предложила называть ее Гертой. Нет уж, нет уж, я молодой, я еще жить хочу…

Комната, которую фрау Штайнкирхнер отвела мне для проживания, оказалась, разумеется, поменьше моей комнаты в московском доме, зато тоже на третьем этаже. Обстановка смотрелась вполне пристойно и удобно — стол, четыре стула, лавка, кровать, платяной шкаф, две навесных полки и даже два зеркала — одно, побольше, на стене и второе, поменьше, на столе. Мебель была под стать хозяйке — такая же массивная и основательная. Стулья и полки украшали вышитые салфетки, на стене напротив окна висели две раскрашенных гравюры, одна с горным пейзажем, другая со старинным замком. Не Нойшванштайн, конечно, тут его еще не построили и неизвестно, построят ли, но все равно красиво.

Оставшись в комнате один, я попытался прочесть изречения, вышитые вместе с цветами на салфетках. О-па, засада! Неведомая вышивальщица вместо нормального немецкого языка использовала, надо полагать, баварский диалект, про который мне в прошлой жизни приходилось слышать немало страшилок — дескать, так отличается от немецкого, что вообще хрен поймешь. М-да, пришлось согласиться, что возникли эти страшилки не на пустом месте. Впрочем, кое-как я большую часть этих изречений прочитал. Они являли собой яркие образцы местной народной мудрости и, как это положено у немцев, поражали глубиной мысли, а для лучшего запоминания были еще и зарифмованы. «Лучше пусть один будет тебе завидовать, чем десять тебя жалеть», «На столе лучше маленькая рыбка, чем совсем ничего», «К каждой тени прилагается свет, к каждому удовольствию прилагается долг», «Люби пиво и песню»,