Думаю, что комендант был прав, когда направил кавалеристов сопровождать нас. Так как казаки изрядно где-то выпили, пока составляла документ на заключение бандитов. Часто большие стычки меду нашими казаками и горцами происходили на почве сильной пьянки казаков, которые в пьяном угаре вспоминали свои старые обиды и пытались побить горцев.
Между собой сами казаки тоже часто дрались по пьянке. Кроме того, мы чувствовали, что нас пасут родственники погибших и осуждённых кабардинцев.
То есть, договор договором, а вот кровная месть горцев превыше всего. Стоило бы нашим горцам и казакам остаться в меньшинстве, так сразу, в пьяном виде, нас тут же перестреляли бы или вырезали, как стадо овец, которых нам привозили за плату. Так что безопасность в дороге к дому нам в самый раз была нужна.
Пересекли мы берег своей речки Белки почти ночью, когда алая полоса заката спряталась за вершинами снежных гор. В этот момент наступает такая тишина, что слышно, как в речке Белка плещется рыба.
В такое время суток дневные птицы и звери притихли, укладываясь спать на ночлег, а ночные птицы и звери, только начинают просыпаться и приглядываться в ночи.
Поэтому тишина. Промежуток смены одного времени суток на другое. Даже наши собаки в станице не успели приготовиться сторожить наше жилище и свою территорию от не прошеных гостей. Лай собак послышался тогда, когда стали ржать лошади у ворот.
К этому времени наши казаки отрезвели малость. Как с добрыми друзьями, казаки распростились с кавалеристами крепости Грозной и с соседями чеченцами. Всем обещали дружить. Больше не горланили песни, обняв за холки своих лошадей, стараясь перед жёнами сохранить равновесие, казаки тихо въехали в нашу станицу, разбрелись по своим мазанкам и хуторам. Вскоре казачьи жилища наполнились шумом и криком.
- Ах, шоб тэбэ волки задрали! - встретила жена, одного казака. - Опять як свинья нажрався? Хрен собачий!
- Ягодка моя! - стал оправдываться казак. - Тэж бив великий сход казаков на круги с чечней. Шоб мине провалиться. Яж тилько раз выпив горилки. Кто мог знати о крепости горилки. Тож она, проклятая, наших хлопцев столку збила. Мы её ещё пытались заглушить аракой осетинской, эту поганную горилку, но не вышло...
- Тэбэ горилки стало мало! - разозлилась, жена казака. - До араки осетинской дробрався. ж тебе щас...
- Ой! Ой! Тиж мэнэ изувечишь. - вскрикивая от шлепков, запричитал казак. - Яж тилько со станичниками. Да ты шо? Брось нагайку! Яж тэбэ чиловик, а не лошадь строптивая. Ой! Больно! Ты жонка чого размахалась?
Вскоре вопли казака и казачки стихли. На смену им стали слышны другие скандалы между женами и их пьяными мужьями. В этих мазанках и хуторах, где казачки устроили хороший разгон своим мужьям, собаки слегка скулили и подвывали, чувствуя, что им может влететь от обоих хозяев, если они своим лаям вмешаются в их скандал даже соседские собаки помалкивали, опасаясь общего скандала в станице на всю оставшуюся ночь. Постепенно вокруг все стихло. В домах и мазанках казаков погас свет керосиновых ламп.
Где-то в лесу затявкала первая лисица. Следом за ней затянул свою нудную песню шакал. С горных вершин потянуло прохладой. Зашуршали от ветерка опавшие с деревьев листья. Ночная птица мелькнула при свете слабой луны, которая не поспела к сезону. Над хутором, аулом и станицей наступила осенняя ночь. Утонула в пуховой перине родного дома. Словно была изгнана из ада и тут попала в Божий рай. Мне так приятно было опять быть дома. Даже не могла поверить, что вновь живу в нашем Старом хуторе. Словно это чудный сон посетил меня у ворот ада. Мне даже страшно было открывать глаза. Так и уснула, с чувством радости и беспокойства, которые мне надо пережить, чтобы с наступлением нового дня началась обычная жизнь терской казачки, с повседневными заботами в Старом хуторе. Мне нужно было жить заново среди своёй родни.