крутые склоны Озерной, а Передняя — еще выше. Но он, храбрясь, сказал:
— Лично меня устраивают обе дороги. Если бы это было возможно, я прошел бы обе.
— Значит, идем через Переднюю! — за всех решил Иордан.
Вершина Передней маячила в сизом мареве поднебесья. Она казалась такой далекой, недосягаемой, что даже не верилось, что на нее можно взойти...
Вскоре они вышли на просторную и ровную поляну, поросшую буйными травами.
На другом конце поляны, у реки, стояла хижина-колыба. Две женщины в белых платках сгребали граблями сухое сено в валки. Неподалеку от них одинокий косарь размахивал косою. В белой сорочке и черной шляпе, он был похож на аиста.
Женщины что-то крикнули ему. Косарь прекратил работу, воткнул косье в землю и, прихрамывая, направился вслед за Романом, Олексой и Касьяном Марковичем. Но, поняв, что ему не догнать их, повернул назад, пошел навстречу Люсе и Вале. Поравнявшись с ними, коснулся рукою шляпы, пожелал доброго здоровья и спросил:
— То ваши хлопцы?
— Да, — сказала Валя.
— У них, может быть, есть удочки, чтобы ловить рыбу?
— Есть. Но до сих пор мы не имели возможности где-нибудь порыбачить, — вздохнула горестно Люся.
— Так, может быть, вы их остановили бы?
— Зачем? — удивилась Валя.
— Чтоб я не нажил от них убытков... Не понимаете?.. Там, дальше, поставлена запруда, а за нею озеро, и в него пущена форель, которую я приставлен стеречь. Поняли? Той форели есть счет, и за каждую, если ваши хлопцы какую поймают, я должен буду уплатить девять рублей возмещения. Потому что это есть не та форель, которая для всех, а та, что для развода.
Люсе понравилось, как говорит гуцул, и она решила разыграть его.
— Боюсь, что уже поздно. Мой муж такой заядлый рыбак, что, возможно, уже поймал какую-нибудь, а возможно, и выпотрошил.
— Шутите? — улыбнулся гуцул.
— Хорошие шутки. Мой муж и людей потрошит.
— Что ж это, извините, за чудище такое вы имеете?
Люся рассмеялась и объяснила:
— Мой муж — врач. Кстати, там два врача, — польстила она Вале. — Два врача и учитель. Так что не бойтесь за свою рыбу.
Гуцул успокоился — такие люди не станут заниматься браконьерством. Тем более около озера поставлены щиты, на которых написано, что ловить рыбу запрещено. Да и сынок там приглядывает за порядком.
— Говорите — врачи? Так, может, они глянули б на мою беду ? Может, чем-то помогли? — Гуцул поднял правую ногу, почти до колена завернутую в кусок овчины.
— Что с ней? — спросила Валя.
— А холера его знает... Еще по весне набрел в траве на склянку — наверно, туристы бросили. Кровушка хлестала из ноги, как из того раненого вепря. А в Купалову ночь из-за нее смалился: вспомнил, видите ли, как парубком, бывало, гульбы справлял. Прыгнул через огонь и зашипел, как сырая чурка. Что-то мне там кольнуло, где был порез. С той поры уже не утихает, что ни день, то хуже и хуже.
Гуцул шел, тяжело припадая на больную ногу.
— Нужно было бы давно сходить за гору к лекарю, да все надеялся, что само пройдет, а теперь уж и дойду ли...
Наконец показалась запруда — высокая стена из нетесаных бревен. За ней — озеро.
Гуцул с трудом поднялся по крутой тропинке к запруде. Сын Юрко сидел на толстых бревнах в компании трех мужчин и о чем-то беседовал с ними. В руках ни у кого не было ни удочек, ни другой снасти.
Гуцул поздоровался, пожелал приятного отдыха, присел на бревно.
— Можно искупаться в озере? — спросил его Роман.
— Или вам жить уже надоело? Тут же ледяная вода. Вы смо́трите на те ноги? — гуцул указал на след на дне озера. — Это не человеческие ноги. То грабитель. Хотел сетями изловить форель.
— Показывайте же свою беду, — напомнила ему Валя.
Гуцул растерялся — кому показывать? Щуплый, заросший рыжей щетиной Роман не производил на него впечатления. Олекса казался слишком молодым, хотя и был с бородой. Больше всех внушал доверие степенный Касьян Маркович. Ему и рассказал он обо всем, освобождая от овчины больную ногу. И лишь когда оторвал от распухшей пятки листья подорожника, понял свою ошибку: не к тому обратился за помощью.
Роман стал ощупывать порез. Гуцул ойкнул, лицо его побледнело.
— Все ясно, — уверенно сказал Роман. — Если не возражаете, мы вам поможем.
— Так я же сам хотел просить об этом.
Роман достал из рюкзака все необходимое для операции.
— Ну, коллега, пойдем мыть руки, — повернулся он к Олексе.
Взяв полотенце, они спустились к озеру.
Гуцул сидел на бревне, выставив перед собою смазанную йодом ногу, а его сын Юрко в расшитом кептарике и в зеленой шляпе, похожий на грибок, стоял рядом и со страхом ждал, что будет дальше. Когда же отцу велели лечь на бревно ничком, когда из капсулы брызнула на пятку струя анестезирующего тумана, когда по ней резанул острый скальпель, он отшатнулся, сорвал с головы шляпу и уткнулся в нее лицом.
— Идем, детка, со мной, — взяла мальчика за руку Валя. — Давай поищем грибов, пока твоего отца будут лечить.
Вскоре гуцул, уже повеселевший, снова сидел на бревне и слушал наставления Иордана. На ладони у него поблескивали два крошечных стеклышка. Нога его уже не беспокоила. Беспокоило другое: пришлые люди спасли его, может быть, и от смерти, а у него для них, кроме «спасибо», ничегошеньки.
— А вы, папа, разрешите им поймать форель, — посоветовал Юрко.
— Не говори так! Не моги и мыслить! Это было бы оскорбление людям: какая ж это благодарность — не своим добром?..
Касьян Маркович, прислушиваясь к словам гуцула, смотрел на кристально чистую воду озера и думал: «Горные реки мчат по крутизне, точат не то что землю, даже камень, а воды в них на удивление чистые».
Они попрощались с гуцулом и его юным помощником и пошли дальше.
Перед ними высилась гора Передняя. Величавая, недосягаемая. Неужели они взойдут на нее? Взойдут! Но только не сегодня. Сегодня где-то в предгорье придется стать на ночлег. А завтра — в путь!
Это ничего, что дорога неведома тебе, никем не проторенная. Это не должно ни останавливать, ни отпугивать. Ты должен пройти ее, чтобы она стала твоею!
Ведь человеческая дорога, как говорил старый овчар, не та, что перед глазами, а та, что позади каждого из нас остается.
Надо идти и никогда не отступать.
И верить, что дойдешь до намеченной цели.