Альфред Теннисон

БАБУШКА

Перевод с английского Викентия Борисова

© Copyright: Викентий Борисов, 2021

Иллюстрации – картины художников XIX века

Ах, Энни, покинул меня старший сын, ушёл навсегда Вилли мой!

В плечах он широк был, румян, белолиц, силён, как бычок молодой.

Жена написала мне… Вилли моим советам внимать не хотел,

Что в жёны ему не годится она – Господь ей ума пожалел.

Отец той девицы был буен и дик, и глуп, и упрям, как осёл;

Таких не спасти. И от выпивки он до срока в могилу сошёл.

А дочка – красотка, да только совсем не парою Вилли была.

Но сын даже слушать меня не желал. Ну что я поделать могла?

Ах, Вилли, мой старший, услада души, красавец, сынок мой родной!

Никто его в схватке не мог одолеть, стоял он недвижной скалой.

«Да он – как трёхмесячный!» – доктор сказал, впервые увидев его.

И верно: в округе подобных ему в тот год не нашлось никого.

И крепкие руки, и ноги сильны, и скромен на редкость в речах.

Уйти я должна была раньше, чем он; безвременно Вилли зачах.

Ах, Энни, я плакать о нём не могу. Но скоро настанет мой срок,

И снова мы встретимся с ним, а сейчас мой сын бесконечно далёк.

Ты думаешь – я холодна и черства? Читаю в глазах приговор…

Но все мои дети ушли в мир иной, а я вот живу до сих пор!

Оплакать их надо, да только душа от горя застыла моя.

Ах, было б мне столько же, сколько тебе – рыдала б безудержно я.

Как странно… Отчётливо вспомнилась вдруг, хоть семьдесят лет пронеслось,

История с Вильямом, дедом твоим, что стоила мне горьких слёз.

Да, если тебя замарал клеветник – страдания не избежать.

Негодная Дженни, кузина моя, решила меня оболгать.

Когда-то она оступилась, и я хранила молчанье о том.

Но Дженни-мерзавка забыла добро, за всё отплатила мне злом:

Меня принялась перед Вилли срамить, в различных проступках винить.

Ты знаешь: язык – это нож и огонь, он может обжечь и убить.

Я слышала – проповедь пастор читал, твердя постоянно всё то ж:

«Запомните: полуправдивая ложь – вот самая страшная ложь.

С беспримесной ложью мы смело в борьбу вступаем за правду и честь,

Но ложь многократно трудней одолеть, коль капелька правды в ней есть».

И Вилли неделю не видела я, нигде не встречала его.

Вокруг бушевала и пела весна, а в сердце всё было мертво.

Да, Дженни пыталась меня погубить, обрушив поток клеветы,

Но, милая Энни, пороча других, не сможешь очиститься ты.

И плакала я бесконечно, от слёз едва не ослепнув. И вот

Стемнело. Тогда я прошла через сад и встала, дрожа, у ворот.

Сияла луна, будто огненный шар, и отсвет на листьях мерцал,

И где-то, о горе не зная моём, вовсю соловей распевал.

И Вилли внезапно возник у ворот, и Дженни под ручку с ним шла.

Меня не заметили оба, но я безмолвно стоять не могла.

И вышла на свет, преграждая им путь, и что-то пыталась сказать…

Ах, если любимый оставил тебя, то разум легко потерять!

И Вилли в молчании гордом застыл, ни слова не вымолвил он.

А Дженни-гадюка с ухмылкой ушла, отвесив ехидный поклон.

«Расстанемся, Вилли, – промолвила я. – Что толку мучения длить?

Ты лгунье поверил – и, значит, меня отныне не сможешь любить».

И Вилли взглянул на меня, и луна в его отразилась очах.

«Любимая, – молвил с улыбкой, – не плачь. Забудь навсегда этот страх.

Лжецам я не верю, тебя лишь люблю. Хочу, чтоб моею женой

Ты стала как можно скорей, и тогда мы счастливы будем с тобой!»

«Женой? – я воскликнула. – Вилли, а вдруг ты сплетни услышишь опять,

И станешь жестоким и грубым со мной, и станешь меня ревновать?»

Но Вилли лишь обнял покрепче меня и твёрдо ответил: «О нет,

Такого вовеки не будет»… С тех пор прошло целых семьдесят лет…

И мы обвенчались. В тот радостный день я в платье лиловом была.

И не умолкали на свадьбе моей церковные колокола!

С надеждой мы первенца ждали… Увы, он мёртвым явился на свет.

Ах, милая Энни, нет роз без шипов, нет счастья без горя и бед.

В тот вечер о смерти задумалась я, хотя с ней встречалась не раз.

Дитя бездыханным на свет родилось, огонь его жизни угас.

С венчанья не плакала я, но теперь скорбь камнем на сердце легла.

Младенец боролся за жизнь что есть сил, и слёз я сдержать не могла.

На личике крошечном, как на холсте, застыла страданий печать.

Заранее было ему суждено сраженье за жизнь проиграть.

О сыне не плачу я, милая Энн, мы вскоре увидимся с ним.

Но плакала горько, когда мой малыш лежал предо мной недвижим.

Но Вилли безмерной своей добротой мне слёзы помог осушить.

Да, муж мой был добрым, однако всегда знал твёрдо, как следует жить.

И ревности не было в нём ни на грош, и редко он спорил со мной…

Мы долго и счастливо жили, но вдруг оставил меня Вилли мой.

И снова не плакала я, но была с ним рядом готова уснуть.

Казалось, от тяжких житейских забот пришла мне пора отдохнуть.

Уже десять лет миновало с того злосчастного, тяжкого дня,

Но дети навеки остались со мной, они не уйдут от меня.

Вот топает по полу младшая, Энн – ей было два года всего.

Болтает она так же быстро, как ты; порой не поймёшь ничего.

Как только захочет, и ночью, и днём ко мне прибегает она,

А Гарри – на пашне до первой звезды, а Чарли – в саду дотемна.

Весь день за работой проводят они, а к ночи приходят домой:

То рядом с улыбкой на стульях сидят, то тихо парят надо мной…

И тяжек вопрос, на который подчас найти не могу я ответ:

Уйдут ли они, коль открою глаза? Живые они или нет?

Очнулась – и память вернулась ко мне, и снова уснуть не даёт:

Все умерли… Гарри ушёл в шестьдесят, а Чарли был старше