В комнату, где умерла бабушка, Анна старалась не заходить.

  После похорон Настя помогла ей навести там порядок, и с тех пор она бывала там только днем, и только для того, чтобы протереть пыль.

  Не поворачиваясь без нужды спиной к кровати, она бегло оглядывала стены и мебель, в который раз убеждаясь, что нет и не может быть ничего страшного в маленькой обшарпанной каморке, из которой со временем выветрился кисловатый душок тяжелой болезни, оставив по себе лишь слабое воспоминание на грани ощутимого. И все же она не задерживалась, уходила к себе во вторую комнату, привычно оставляя дверь в коридор открытой.

  Закрытые двери она не могла выносить.

  Время, говорили ей. Время лечит, а то, чего оно не может вылечить - то умирает само, и это закон жизни. Все пройдет, говорили ей, и она верила. Что ты горюешь, говорили ей, сколько ей было лет? Много, отвечала она. И я не горюю, просто...

  Просто Анна старалась не заходить в эту комнату. И все время прислушивалась, оставляя открытой дверь.

  Хуже всего было по вечерам. Поначалу она протягивала руку из коридора и включала там свет, и так и ложилась спать, зная, что пространство за стеной освещено, дверь открыта, никаких посторонних звуков и запахов, никаких шорохов и никакого сквозняка. Она в квартире одна, совершенно одна.

  Правду сказать, к ней из-за стен проникали и звуки, и запахи, что на удивление ее успокаивало. Звукоизоляция в старом панельном доме была ни к черту, из соседних кухонь несло борщом и котлетами, детские вопли с лестничной площадки порой заглушали тихонько бормочущий телевизор, который у Анны был включен в фоновом режиме. Она была одна в квартире, но не одна в доме - и это несколько примиряло ее с комнатой, от которой она не могла закрыться.

  Сашка, когда еще пытался подбить к ней клинья - еще до смерти бабушки - предлагал сделать там ремонт. Но бабушке был не нужен ремонт, а ей оказался не нужен Сашка. Вот почему, думала она. Почему так получается, что мне никто не нужен. Или это я никому не нужна...

  Кроме бабушки.

  Она даже не соображала толком, сколько они вот так прожили вместе, вдвоем, и им никто не был нужен. Порой Анна ловила себя на том, что думает, как бабушка, двигается, как бабушка, одевается, как бабушка. Что лет ей куда больше, чем значится в паспорте. Что в памяти ее не удерживается вчерашний день - но крепко помнятся события давнишние, которых она вроде бы и помнить не должна. Интересно, что тогда помнилось бабушке.

  Да, вот интересно, кстати говоря.

  Если бы ей пришло в голову спросить раньше... Но ведь им даже разговаривать особо не приходилось, как будто все было переговорено давным-давно. Тем более стало не до разговоров, когда одряхлевшее тело бабушки нужно было ворочать в постели, обтирая и смазывая больные места, менять повязки и пеленки, прислушиваться к несвязным словам и тяжелому дыханию, кормить с ложечки, возиться со шприцами и ампулами, спать вполглаза, и так день за днем, неделя за неделей...

  Месяц за месяцем.

  Она тогда жила одной своей частью, а вторая ее часть медленно умирала и никак не могла умереть, не должна была умереть. И все-таки умерла.

  Дом жил своей жизнью. За долгие годы он перенес множество похорон, и стены его впитали много тяжелого и невысказанного; оно выступало из-под облупившейся краски, темнело разводами, тихим душком сочилось из трещин в штукатурке. Время от времени в доме делали ремонт, освежая атмосферу, - но жизнь продолжалась, а с ней продолжалась и смерть. Стены впитывали и молчали.

  Анна поставила чайник на плиту. Начинались осенние холода, отопление еще не включили, без горячего чая обойтись было сложно. Однако к чаю требовалось как минимум печенье - где оно? Ага, нету. Растяпа, выругала себя она, ведь ты только сегодня была в магазине.

  Раздумывая, выходить ли ей ради печенья в стылую тьму осеннего вечера, она пошарила на полке и выяснила, что чаю осталось ровно на одну заварку. Опять растяпа. Заглянув для ровного счета еще и в холодильник, она обнаружила, что и масла тоже нет. Трижды растяпа. Ну что ж, зато больше незачем колебаться, придется выключать плиту и идти.

  Куртка, где теплая куртка? В тоненькой я до магазина не дойду, температура что-то уж слишком резко упала, вон из форточки каким холодом тянет. Надо закрыть.

  Анна распахнула стенной шкаф и принялась копаться в коробках с вещами. Каждый раз одно и то же, - ругала она себя, - давно надо бьло вытащить теплое и спрятать летнее, так нет, опять все в последний момент. Ага, вот он торчит, краешек рукава!

  Она потянула за него, дернула сильнее - и, конечно, вся коробка полетела на пол, а вслед за ней обрушилась и сама полка, державшаяся на двух шурупах.

  Мысленно послав привет Сашке, который когда-то эти шурупы и вкрутил, Анна нагнулась за курткой - и услышала за спиной тихий смешок.

  Мгновенно облившись морозом, она распрямилась и шарахнулась, влепившись спиной в дверцу шкафа. В следующее мгновенье до нее дошло: телевизор!

  Да, телевизор был включен, как обычно, в фоновом режиме, и там начиналось какое-то шоу. А тихий смешок был на самом деле дружным смехом зрительного зала, управляемым нажатием кнопки.

  Тьфу ты.

  Анна, сердясь, выключила телевизор. Наступила тишина.

  И в тишине этой ей вдруг захотелось заглянуть в ту комнату. Ну просто чтобы убедиться, что все в порядке.

  Все так и было, как всегда - кровать, этажерка, два стула и прикроватная тумбочка. Ковер на стене. Закрытое окно без штор. За окном совсем стемнело.

  Ладно. Чем раньше она выйдет, тем раньше вернется.

  Свет она гасить не стала. Сунула в карман кошелек, схватила ключи. И когда закрывала входную дверь, очень торопилась.

  Холодно, холодно, как же холодно. Тело дрожит, ему не хватает тепла, куртка никак не нагреется, ноги в кроссовках стынут... и надо было надеть хоть шапочку на короткую стрижку. Хоть