эквивалент, силу ударной волны, радиус теплового и радиационного поражения. Короче говоря, все факторы атомного взрыва.

«К описываемому моменту, — так и ложатся сюда слова Лесли Гровса, хоть атомный генерал произнес их по иному поводу, — мы были уверены, что сможем испытать „Толстяка“ — бомбу взрывного типа — примерно в середине июля. Планирование операции по испытанию „Толстяка“, получившей кодовое название „Троица“, началось весной 1944 года, после того как мы с Оппенгеймером решили, что с точки зрения проверки сложной теории взрывной бомбы, правильности ее конструкции, изготовления и сборки, в общем ее действенности, такое испытание весьма целесообразно».

Ученые особенно любят и ценят фантастику. И взрыв, произведенный рассказом Картмилла «Крайняя черта», или, если дословно, «Линия смерти», в тиши секретных лабораторий был воистину подобен атомному. Ярости секретной службы, во всяком случае, не было предела. Напрасно издатель лепетал насчет веяния времени и характерной для фантастов привычки забегать вперед. Факт чудовищного нарушения атомного моратория представлялся бесспорным, хотя ни сам Кемпбелл, ни агенты ФБР не догадывались, что «пророчество» Картмилла сбудется уже через месяцы.

Строжайшее расследование, однако, показало, что писатель не имел ни малейшего касательства к проекту, который возглавляли доктор Оппенгеймер и генерал Гровс. В своих прогнозах он пользовался лишь открытыми научными сообщениями довоенных времен. Представил доказательства собственного «алиби» и сам Кемпбелл. Он не только показал агентам рассказ Хайнлайна «Неудовлетворительное решение», датированный еще сорок первым годом и повествующий об атомной войне и послевоенной гонке вооружений (!), но и сослался на «Освобожденный мир» Уэллса. Этот роман, вышедший в 1914 году, уже никак нельзя было заподозрить в причастности к «Манхэттенскому проекту». В год начала первой мировой войны прославленный фантаст писал о войне атомной, о тотальном истреблении сотен тысяч людей и разрушении городов. Это был в полном смысле слова роман-предупреждение, заглянувший в будущее на целых три десятилетия.

«Дело» против Кемпбелла и Картмилла, таким образом, не состоялось, хотя опасения, что даже такая, казалось бы, невинная публикация, как научно-фантастический рассказ, может о многом поведать противной стороне, остались. К счастью, физиков третьего рейха, застрявших на самых начальных ступенях «уранового проекта» (это вскоре выяснила специальная разведывательная миссия «Алсос»), фантастика не интересовала. К тому же журнал «Удивительная научная фантастика», кроме действительно «поразительных» эмоций, едва ли мог им что-нибудь дать. Не было уже в мире силы, способной спасти гитлеризм от заслуженной кары.

Как выразился Гровс, «к описываемому моменту» наша победоносная армия громила захватчиков на территориях сопредельных стран, освобождала народы Европы от нацистской чумы.

Зловещий отсвет атомного взрыва лег сначала на физиков, потом на ученых вообще. Событие это позволило Сноу в одной из своих речей сказать: «Весь остальной мир напуган как их достижениями — научными открытиями и изобретениями, — так и возможными последствиями их открытий. В результате люди начинают страшиться самих ученых, почитая их существенно отличными от всех остальных людей».

Бездна непонимания, молчание моря стоит между Барнхаузом и генералом Баркером (рассказ «Эффект Барнхауза» К. Воннегута), между полковником Уиндермиром и Хорном («Вот именно…» Ф. Пола). Два полюса, две цивилизации. Их постоянное противоборство рождает в обществе скепсис и пустоту. Все становится здесь опасным, даже эликсир бессмертия («Что случилось с капралом Куку?» Дж. Керша). Он в лучшем случае бесполезен, неприятен своей назойливой соблазнительностью. Настолько далеко зашел процесс отчуждения и нелюбопытства, настолько сильно недоверие к выдумкам «яйцеголовых».

Вот истоки и последствия недоверчивого отношения к науке и ученым. История давно сказала свое веское слово по поводу событий, связанных с атомной бомбой. Те, кто, как это принято говорить на Западе, первыми нажали атомную кнопку, стремились опередить Гитлера. Они же — речь в основном идет о таких ученых, как Эйнштейн и Сциллард, — сделали все, что было в человеческих силах, чтобы не допустить бомбардировки японских городов. Это общеизвестно. Колючую проволоку придумали, чтобы защитить посевы от диких животных, динамит был создан для ускорения земляных работ, синтезированные в Германии фосфорорганические вещества предназначались для вредителей сельского хозяйства. Попав в руки вермахта, они были засекречены и стали основой для производства табуна и зарина. Это тоже общеизвестно. С другой стороны, теплотехники фирмы «Топф и сыновья» спроектировали специальные печи для Освенцима, химики из «ИГ фарбениндустри» изготовили «циклон Б», а гонимый распространяющимся по Европе фашизмом эмигрант по фамилии Теллер, который, как и Сциллард, принимал участие в «Манхэттенском проекте», стал впоследствии печально известен как «отец водородной бомбы» и оголтелый милитарист.

Очевидно, ученые мало чем отличаются от других людей. Они, во всяком случае, не хуже их. Право, нет никаких оснований доверять ученым больше или меньше, чем, скажем, юристам, которые становятся министрами, сенаторами и конгрессменами. Вот и получается, что на самом деле в основе столь распространенного на Западе недоверия к науке лежит недоверие к обществу. Об этом блестяще свидетельствует Шерред в своей великолепной «Попытке». Здесь действительно до конца соблюден принцип гомеостаза. Новое ворвалось в жизнь, пришло с ней в столкновение и, достигнув равновесия, утвердилось. Такова, во всяком случае, схема кибернетической игры. Математика с трудом описывает явления скрытые. Она обходит и то, что на время изолировано, как бы исключено из обращения. Новый элемент в том, что такой мир уже обречен. Он неизбежно взорвется. Если в обществе начинают говорить: «Нечего нам копаться в старой грязи…», «Подобные вещи лучше всего простить и забыть…», «Ничего подобного никогда не происходило, а если происходило, то напоминающие — все равно отпетые лгуны и клеветники», значит, оно начинает бороться не за будущее, а за свое, очевидно, не совсем блистательное прошлое. Такая борьба ведет к неизбежному проигрышу именно завтрашнего дня, то есть к полному поражению. Мир Шерреда не принял гениальное изобретение, способное восстановить любую историческую истину, ибо вообще не хотел никакой истины. «На психологию слишком долго воздействовало извращение истины». Это звучит как афоризм.