Сергей ШВЕДОВ

   ТРЕТЬЯ СТОРОНА

   фантастическая быль

   -- А кто там белые косы по туману распустил и голыми пяткам сверкает? -- удивился сторож, оглядывая городскую свалку в бинокль.

   -- У тебя стекла запотели в тумане. Олька это, беспризорница. Она каждый день Мать Анархию наведывает, -- сказал ему напарник.

   Сторож протер стекла бинокля. Золотая головка мать-и-мачехи на бледном стебельке качнулась, обрисовалась худенькая девчоночья фигурка с пакетом в руках и ушла в туман еле различимым видением. Потом снова вынырнула из тумана уже с ведром в руках и пошла к ручью.

   За туманом не было видно, как старая-престарая бабка по прозвищу Мать Анархия неуклюже протопала в своих растоптанных валенках, набитых газетами, с пакетом в руках, который ей принесла девчонка, в черный вагон пригородного дизель-поезда, сгоревший десять лет назад. На свалке его так и не разобрали до сих пор на металлолом. Вагон так сильно покоробило жаром при пожаре, что на него даже строители не позарились, чтобы соорудить времянку, пока только разворачивается строительство.

   Туман медленно окутывал всю свалку. Даже в вагоне узкими полосками стлался по полу этот туман, никуда от него не деться. По рыжим от ржавчины стенкам купе сбегали сгустившиеся капли.

   Как в логовище у старой ведьмы, тут висели пучки трав и засушенных корневищ. На печке-буржуйке кипел котелок. Бабка выложила продукты из пакета, помешала булькающее зелье деревянной ложкой, попробовала, утерлась уголком платка, болтавшегося на шее и села на ржавую железную скамейку у занавешенного мешковиной вагонного окошка.

   Одернула дерюжку, вперилась невидящим взглядом в плывущий за пустым окном туман и мерно помотала головой, как сонный пассажир в последней электричке. Олька вернулась с ведерком воды, присела на ржавую скамейку, прикрытую картонками, напротив старухи, оперлась кулачком в подбородок и привычно заскучала.

   Время от времени она касалась ее ладошкой, чтобы разбудить или удостовериться, что эта высохшая мумия до сих пор жива. Старая бомжиха была вся холодная в набухшей от влаги телогрейке. Только черные глаза горели, как уголья догоревшего костра, по которым залетный ветерок иногда прогоняет ползучий малиновый отсвет давно отгоревшего пламени.

   Мать Анархия спала сидя с открытыми глазами и даже видела сны. Чаще всего про тот самый "критический день", переломивший ее жизнь. День тот был окрашен в тона предзакатного счастья. Перед закатом все неверно и непостижимо. Это слишком поздно поняла "святая страстотерпица" с редким именем Вениамина, или попросту Венька, которую потом все знали как древнюю бомжиху с опять же непонятным прозвищем Мать Анархия.

   ГЛА­ВА 1

   Кто-то ска­зал, что жизнь это чис­тый лис­ток бу­ма­ги, на ко­то­ром мы пи­шем свою био­гра­фию. Как у вся­ко­го лис­та, у нее две сто­ро­ны -- из­на­ноч­ная и ли­це­вая. Ли­це­вую мы за­пол­ня­ем са­ми, на из­на­ноч­ной про нас пи­шут дру­гие.

   Швед Ме­би­ус при­ду­мал од­но­сто­рон­нюю по­верх­ность, у ней из­нан­ки не най­дешь. На та­ких ли­ст­ках пи­шут био­гра­фии про­ро­ков и пра­вед­ни­ков.

   Все это, мо­жет быть, и так, толь­ко вот жи­во­го че­ло­ве­ка не втис­нешь в строч­ки деловой ха­рак­те­ри­сти­ки, по­то­му что есть еще и тре­тья сто­ро­на. Она у ка­ж­до­го своя осо­бен­ная. Она ред­ко про­яв­ля­ет­ся, мож­но про­жить всю жизнь так и не уз­нав, что же в те­бе са­мом от са­мо­го се­бя скры­ва­лось. Ее не­воз­мож­но объ­яс­нить, по­то­му что она как лю­бовь -- кто ее не знал, тот не пой­мет, а кто хоть раз в жиз­ни встре­тил -- то­му и объ­яс­нять не на­до. Она не­уло­ви­ма и ми­мо­лет­на, как взгляд не­зна­ко­мой жен­щи­ны, про­мельк­нув­ший в ва­го­не про­хо­дя­ще­го по­ез­да.

<p>

* * *</p>

   Вень­ка когда-то сама вы­бра­ла самый по­лу­тем­ный и пус­той ва­гон при­го­род­но­го ди­зель-по­ез­да. Тем­но­ты и оди­но­че­ст­ва она не боя­лась, боя­лась на­до­ед­ли­вых по­пут­чи­ков. Сер­до­боль­ные ста­рич­ки и ли­пу­чие ста­руш­ки ду­шу вы­тя­нут рас­спро­са­ми о жиз­ни. Рас­спро­сы эти бы­ли для Вень­ки ост­рее зуб­ной бо­ли. Что за ра­дость вы­пы­ты­вать, ко­гда внут­ри и без них му­тор­но? Хоть ве­чер­ним по­ез­дом на­зад не до­би­рай­ся, обязательно прилипнут говоруны.

   А пустой вагон все прощает, все допускает и все дозволяет.

   К че­му, ко­гда ты од­на, по­ми­нут­но ог­ля­ды­вать се­бя и при­хо­ра­ши­вать­ся? Мож­но за­про­сто вы­тя­нуть гу­дя­щие от ус­та­ло­сти но­ги на про­ти­во­по­лож­ное си­де­нье, мож­но зев­нуть, ко­гда те­бе за­хо­чет­ся, по­те­реть ку­ла­ком нос, мож­но да­же по­ти­хонь­ку пе­ре­ку­рить в там­бу­ре, все рав­но в пус­том ва­го­не те­бя ни­кто не за­ме­тит.

   Ку­рить же Вень­ке страш­но как хо­те­лось, да­же ост­ро по­ка­лы­ва­ло в кон­чи­ках паль­цев, но курева с со­бой дав­но не бы­ло. Она се­го­дня не ку­ри­ла с са­мо­го ут­ра по­сле то­го, как в там­бу­ре ва­гона, пус­том, ко­неч­но, пе­ред са­мым вы­хо­дом на нуж­ной ей стан­ции тай­ком -- не дай бог кто уви­дит! -- кур­ну­ла при­па­сен­ный с ве­че­ра оку­ро­чек. Но что­бы на ра­бо­те поя­вить­ся при всех с си­га­ре­той в зу­бах -- это­го она ни-ни! Ведь там на но­вом мес­те ее еще ни­кто не зна­ет...

   (В старые времена женщина с сигаретой на людях ощущала себя, как раздетая).

   На ра­бо­те у нее есть, ко­неч­но, ук­ром­ные мес­та, где мож­но не­за­мет­но за­тя­нуть­ся па­ру раз, но се­го­дня как на грех де­нег не бы­ло ни ко­пей­ки. Со­би­рать окур­ки -- ниже ее женского дос­то­ин­ст­ва. И ни­ка­кое же­ла­ние за­ку­рить не за­ста­вит ее стре­лять си­га­рет­ку у про­хо­жих муж­чин.

   Ни­че­го, Вень­ка пе­ре­бьет­ся, не груд­ная, по­тер­пит до до­ма, а там что-ни­будь при­ду­ма­ет. Дай бог, раз­жи­вет­ся день­га­ми у со­сед­ки.

<p>