домой на два дня на побывку.

Все мальчишки нашего двора были потрясены, восхищены и, конечно, завидовали Белому. Володя с удовольствием дал всем потрогать его боевые доспехи, прогулялся с нами по улицам. Прохожие смотрели на него с интересом. И этот интерес каждый из нас относил немножко и к себе. Особенно был горд я — ведь он был моим другом. После переезда нашей семьи в 1938 году от Нарвских ворот в этот дом первым, с кем я познакомился, был Володя. Он был отчаянный паренек, постарше меня года на три. Многие его побаивались. При моем небольшом росте, новичку во дворе, покровительство Володи давало возможность избежать многих тумаков от других ребят. А причин для этого было предостаточно. У ребят нашего дома сложились плохие отношения с мальчишками соседнего. Иногда дело доходило до драки. В одной из них мне даже перебили самодельной железной саблей нос. В подобных потасовках Володя меня надежно защищал. Правда, наша дружба, по мнению моей матери, имела и плохую сторону. Дружа с Володей, я невольно стал участником некоторых его, подчас рискованных, затей. Например, играл в казаки-разбойники. В этой игре одни ловили, другие убегали. И тем, кого поймают, было плохо. Наказания существовали разные, некоторые очень и очень болезненные. Ясно, что нас, малышню, мальчишки постарше всегда ловили. Чтобы не попасться разбойникам в руки, мы прятались далеко от дома. Вот тут и сказывалась отчаянность Белова. Удирая от разбойников вместе с ним, я научился лихо ездить на «колбасе» трамвая, прыгать на полном ходу с подножки. Для одного из нас — Толи Рябинова один раз это плохо кончилось: прыгая с подножки, он угодил под колесо автомобиля и долго ходил на костылях.

Иногда Володя затевал «сдачу норм». Мы прыгали сверху вниз с различной высоты. Побеждал тот, кто прыгал с более высокой точки. Доходило до того, что мы прыгали на землю из окна лестницы второго этажа. Однажды такая «сдача» закончилась для меня бедой. В тот день Белый предложил перепрыгивать через ограду Никольской церкви. По одну сторону ограды были свалены доски. Володя выбрал одну из них, конец которой раскачивался, как пружина. И вот мы по очереди, раскачавшись на конце доски, перепрыгивали через металлическую ограду. Один раз я не рассчитал и повис на ней головой вниз. Причем один из прутьев проткнул мне глубоко мякоть правой ноги. Так я и висел, крича от боли. Белый не растерялся. Под его командой я был снят с ограды. Вызвали «скорую» и отвезли в больницу, где рану зашили, да еще сделали укол от столбняка. Конечно, мать с отцом чуть с ума не сошли, но порку отложили, пока не снимут швы. После этого случая мама запретила мне дружить с Володей, но через некоторое время все стало опять по-прежнему.

И вот теперь Володя Белов не драчун, не забияка, а настоящий воин. И с ним уважительно здоровается сам Трофимыч, наш управдом.

Через два дня Володя уехал в часть, и с тех пор никто его больше не видел.

Воздушные тревоги объявляли все чаще, зенитки открывали огонь по прорвавшимся одиночным самолетам. Вместе со взрослыми во время воздушной тревоги дежурили на крышах домов и мы, дворовая ребятня. Должен признаться, дежурить на крыше высокого шестиэтажного корпуса было жутковато, особенно ночью. На этих постах мы вели наблюдение за зажигательными бомбами, сброшенными фашистскими самолетами, за очагами пожаров. Когда начались регулярные бомбежки, в городе появились вражеские лазутчики. При появлении самолетов они пускали ракеты в сторону важных объектов или сигналили фонариками. С крыш мы за ними тоже следили и, если замечали, что откуда-то сигналят, кубарем слетали по лестнице и бежали ловить диверсанта. Честно говоря, нам не удалось изловить ни одного, хотя их сигналы я наблюдал не один раз. Однажды нашли даже место, откуда сигналили, но лазутчик уже скрылся. Остались только пустые картонные гильзы от ракет.

Как-то раз мы играли около дома, и один человек в военной форме вызвал у нас подозрение. Я побежал к Аларчину мосту и сказал постовому милиционеру, что кто-то подозрительный ходит, все осматривает и что-то записывает. Милиционер подошел к нему, проверил документы. Оказался товарищ из МПВО. Он подыскивал место для сооружения на углу улиц Мастерской и Союза Печатников газоубежища. Мы, как говорится, переборщили.

Обычно при воздушной тревоге прерывалась радиопередача, раздавался вой сирены и диктор объявлял: «Внимание! Внимание! Говорит штаб местной противовоздушной обороны города Ленинграда! Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Мы, мальчишки, выскакивали на улицу и бегали по дворам, проверяя, у кого в окнах плохая светомаскировка. Если где-то замечали даже узкую полоску света, немедленно бежали в эту квартиру и требовали, чтобы были поправлены шторы. Эту работу нам обычно поручал управдом нашего ЖАКТа. Следили мы очень старательно, и жильцы дома к нашим замечаниям всегда прислушивались. Иногда сирену по радио дублировали во дворе. Делали это более взрослые ребята. Они брали ручную сирену, похожую на шарманку, крутили ручку, и сирена выла, леденя душу.

Дежуря на крышах, мы умудрялись собирать и коллекционировать осколки зенитных снарядов. Гордились, у кого их больше и чей самый большой.

Восьмого сентября 1941 года воздушную тревогу объявили ближе к вечеру. Было светло, солнце еще не село. Как всегда, мы поднялись на крышу шестиэтажного дома. Сверху хорошо был виден город. И вдруг мы заметили большую группу немецких самолетов. Это было так неожиданно, что вначале мы подумали — летят свои. Но вокруг самолетов уже заклубились облачка разрывов — стреляли зенитки. Послышались взрывы бомб. С крыши мы наблюдали, как в стороне Московского района взметнулось вверх пламя, повалил черный дым. Впечатление было такое, как будто горит весь район. Бомбы упали и в других местах. Это был первый большой налет на Ленинград.

После отбоя воздушной тревоги мы побежали к Обводному каналу, к месту сильного пожара. Там уже было много пожарных и санитарных машин. Милиция к пожару близко никого не подпускала. Мы с ребятами не знали, что горит. В толпе говорили, горят какие-то хранилища и сахарный завод. Видимо, это и были знаменитые Бадаевские склады, о которых мы потом в голодную блокадную зиму столько раз вздыхали: «Вот если бы не разбомбили Бадаевские склады, не было бы голода», «Вот если бы склады были под землей, то они не сгорели бы…» Все считали, что на этих складах собраны несметные запасы продовольствия, которых хватило бы на несколько лет. Ругали тех, кто не уберег их. Конечно, мы многого не знали и значение Бадаевских складов сильно преувеличивали. После войны я читал книгу «Ленинград в блокаде»