Наиболее подробно конфликт 1175–1177 гг. был рассмотрен В.О. Ключевским. Анализируя события на широком фоне действующих в них социальных сил, ученый вскрыл социальную сущность явлений глубоко и масштабно. Отталкиваясь от выводов С.М. Соловьева, В.О. Ключевский пришел к заключению, противоречащему им, выявив «тройную борьбу» общества, разделившегося «в борьбе горизонтально, а не вертикально», т. е. по сословиям, а не по городам. Цепь рассуждений В.О. Ключевского слаженна, все выводы логичны. Тем не менее есть основания присмотреться к ним пристальнее, особенно учитывая их близость к построениям ряда советских историков, поскольку они считают решающим фактором в борьбе 1175–1177 гг. именно раскол северо-восточного общества на антагонистические классы, а не на городские общины.

Исследование вопроса В.О. Ключевский начинает с летописных свидетельств, лежащих, так сказать, на поверхности. После смерти Андрея Боголюбского в Суздальской земле началась княжеская усобица, по происхождению «очень похожая на княжеские усобицы в старой Киевской Руси», однако резко отличная тем, что в ней «местное население приняло деятельное участие». Столкновения приняли характер борьбы городов: старших городов — Ростова и Суздаля и пригородов — Владимира, Переяславля и Москвы. Но эта «земская вражда» «шла глубже, захватывала все общество сверху донизу». В результате «все общество Суздальской земли разделилось в борьбе горизонтально, а не вертикально: на одной стороне стали обе местные аристократии, старшая дружина и верхний слой неслужилого населения (промышленная аристократия. — Ю.К.) старших городов, на другой — их низшее население вместе с пригородами». Аристократия «новых» городов (дружина) также примкнула к «старейшим» городам.^[34]

Рассмотрим летописные факты, которые позволили В.О. Ключевскому сделать такие выводы. Во-первых, после битвы под Владимиром «прислашася к Михалкови князю Суждалци, рекуще: "мы, княже, на полку томь со Мстиславом не были, но были с ним боляре, а на нас лиха сердца не держи, но поеди к нам"».^[35] В.О. Ключевский почему-то переводит текст: «…были с ним одни наши (разрядка наша. — Ю.К.) бояре».^[36] Однако посмотрим так ли это. Возвратимся чуть назад. Ярополк, преследующий Михалку, присылает «весть» находящемуся в Суздале Мстиславу — «си же весть приде ему в суботу, и яви дружине. Заоутра поеха изъ Суждаля борзо якож и на заяц, дружине постигающи его. Михалку не доехавше Володимеря [со братомъ Всеволодомъ] за 5 верстъ, срете и Мстиславъ с своею (разрядка наша. — Ю.К.) дружиною изънезапа…».^[37] Таким образом, летопись определенно говорит, что в битве принимала участие только личная дружина Мстислава. Это не суздальская городовая дружина — она была бы названа «суздальской», «суздальцами».^[38] Кроме того, Мстиславу было известно только то, что Михалка идет с малой дружиной, следовательно, ему не было необходимости собирать городскую дружину. Мгновенное бегство Мстислава с поля брани, когда он увидел с Михалкой владимирскую дружину, дополняет наши наблюдения. Поэтому речь суздальцев надо понимать следующим образом. «Мы» (т. е. наша городская дружина) в том бою не участвовали, а была там со Мстиславом его личная княжеская дружина, его бояре, которые, возможно, пришли с ним еще из «Русской земли». Под «суждальцами» в данном случае следует понимать не дружину города, а все население, включая и социальную и имущественную верхушку городской общины, и «людье», простых общинников. Если же мы вслед за В.О. Ключевским примем, что бояре — это «высшее» население Суздаля, то кто же тогда эти «суждальци», посылающие «роту» к Михалке? Итак, по-нашему мнению, население Суздаля не было расколото на общественные «верхи» и «низы». Из контекста летописи представляется возможным выяснить только то, что в Суздале был Мстислав со своей дружиной, с одной стороны, и остальное население со своими лидерами — с другой.

Во-вторых, В.О. Ключевский пишет о 1500 дружинниках Владимира, примкнувших к аристократии Ростова и Суздаля. Мы считаем, что здесь можно говорить только о зависимости Владимира, как пригорода, от Ростова. По крайней мере, в военном отношении. Раскол владимирцев на противоборствующие политические партии предполагать здесь вряд ли возможно. Вероятно также то, что, посылая свою дружину навстречу Мстиславу и Ярополку, владимирское вече остается верным решению «всей земли» о приглашении этих князей, не предполагая, конечно, что их дружина может оказаться в стане врагов.^[39] Во всяком случае, последующие действия владимирской дружины находятся в теснейшей связи со всей владимирской общиной.^[40]

Последний аргумент В.О. Ключевского — слова из послания Всеволода Мстиславу накануне битвы на Юрьевом поле: «брате, оже тя привели старейшая дружина… тобе Ростовци привели и боляре, а мене былъ с братом Богъ привелъ и Володимерци».^[41] В данном случае ученый понимал под «ростовцами» торговую аристократию. Вряд ли это так. Ниже мы покажем, что оснований выделять или отделять эту категорию населения от прочих ростовцев — горожан, как и ставить во главе города, в XII в. еще нет. «Ростовцы» же — это все свободное население города, равно как и «суздальцы» и «владимирцы».

Итак, мы не можем согласиться с концепцией, выдвинутой еще историографией XIX в. и поддержанной на иной методологической основе советскими историками, что события 1175–1177 гг. представляют борьбу отдельных социальных слоев между собой. А если так, то следует признать, что происходила борьба именно городских общин.

Рассмотрим подробнее соотношение социальных сил внутри самих общин.

Вначале несколько слов о социальной атрибутации мелькающих на страницах летописи «ростовцев», «суздальцев», «владимирцев», «переяславцев». В современной историографии здесь нет единства. Так, Л.В. Черепнин склонен видеть здесь бояр, городской патрициат и духовенство, образующих некий «городской совет».^[42] Несколько расширяет эти понятия Ю.А. Лимонов. Он полагает, что в некоторых случаях они обозначают даже разные социальные контингенты: воинские подразделения, воинов, местных бояр, мужей-дворян, феодальное ополчение. Но в большинстве случаев эти понятия имеют в виду жителей города. Более того, при рассмотрении летописного контекста указанные понятия можно дифференцировать. Они могут обозначать вече, вечников, коммунальные органы власти, выборных от них и даже городское ополчение. Ю.А. Лимонов справедливо призывает (и осуществляет это на деле), чтобы в каждом отдельном случае эти летописные определения рассматривались специально. Однако в целом, судя по его выводам, все