class="book">    Бородач шмыгнул носом.

   - На себя грех возьму, - угрюмо проговорил он. - Маруську мне сбереги, - и сипло закашлялся.

   - Что ж, - сказала я. - По рукам.

   Нина надула щеки и издала губами долгий, неприличный звук.

   Это не было похоже на бой, как его понимают мужчины. И все же для меня это каждый раз была битва. Роды. Схватки. Два противника - пробивающаяся к свету новая жизнь и смерть, для которой нет возраста. А между ними я, повитуха. Та, кто принимает младенцев, обреченных умереть, живыми. Та, кто отгораживает их от смерти.

   Но сейчас мне нужно спасти только мать.

   Я никогда не поступала так прежде.

   Схватки усиливаются.

   - Дыши, дыши, - привычно шепчу я. - Тужься.

   Раскорячившись на ворохе тряпья, Маруся закусывает палку, часто и глубоко дышит. Лицо красно от боли и усилий. Черный клок волос прилип к пропотевшему лбу.

   Я закрываю глаза.

   Я вижу, как, подталкиваемый сокращениями матки, движется плод по родовому каналу к промежности. Головка опущена в таз и пуповина обхватывает маленького человечка совсем не так, как нужно. Это трудности, с которыми справится любая, хоть сколько-нибудь знающая свое дело, повивальная бабка.

   Почему выбрали меня?

   Тринадцать лет я не принимала роды. С тех самых пор, как на окраине забытой богами деревушки наткнулась на безумную побирушку Нину.

   Глаза мои закрыты, и я вижу все.

   Моя дочь, единственный плод чрева моего, родилась мертвой, как было предсказано. На ее безымянной могиле я поклялась, что ни одно дитя, коему помогут мои руки появиться на свет, не умрет. Так с тех пор и повелось.

   О, как гордилась я своим умением, как спешила использовать его! Вслед за своей славой шла я по деревням, и везде, везде находила тех, кто нуждался в моих услугах. Брюхатые женщины, от которых отступились местные повитухи; отчаявшиеся мужья, чьи жены обречены были родить мертвых сыновей... Все они обращались ко мне, умоляли помочь. Я никому не отказывала. Я была безногой, дарующим другим возможность летать. Я полагала, что мой дар - божий.

   А потом я встретила Нину, и славный путь мой прервался.

   ...Мальчишки гнали ее до околицы, кидали в спину камнями и свиристели, как разбойники.

   - А ну, брысь! - прикрикнула я на них, и сорванцы разбежались: пусть для них я и была чужачкой, но чужачкой уважаемой.

   Присев на корточки над оборвашкой, я осторожно тронула ее за плечо.

   - Нннн! - лежа лицом в пыли, простонала девочка.

   Приподнялась на ломких руках. Недоуменный, заплаканный взгляд уперся в меня из-под нечесаных волос.

   Я была лекаршей и много повидала - лишь потому не отпрянула. Моя спасенная оказалась уродицей, жалким человеческим обломком. И она улыбнулась мне. Я не смогла ее оттолкнуть.

   Мы стали путешествовать вместе. Я заботилась о Нине, защищала ее от насмешливых и недобрых людей. Я привязалась к ней. И однажды поняла, что устала от странствий. У меня есть родина и земляки, которым тоже нужна чудесная повитуха. Призрак погибшей дочери отпустил мое сердце.

   Так я думала.

   Вдвоем, возвращались мы с чужбины по следам былой беспечной моей славы. Мы шли, и, чем ближе становился родной край, тем яснее понимала я - домой дороги нет. Потому что те новорожденные, которых когда-то вырвала я из когтей смерти, выросли и превратились в чудовищ. Один зарубил топором собственную мать, другой в пьяной драке зарезал двух подельщиков и молоденькую дочь кабатчика, случайно подвернувшуюся под руку. Третий поджег амбар с общинным зерном, заперев в нем старосту с семьей, а четвертый подался в разбойники. Так или иначе каждый из спасенных мной некогда от неминуемой гибели приемных детей принес новую смерть в этот мир. И я, я была тому виной.

   Никто меня не упрекал, кроме собственных моих демонов, и слава о моем таланте продолжала греметь. Но я решила - никогда больше. Ни одному новому, обреченному умереть новорожденному, не дам я возможности избежать судьбы. Ни одного нового злодея не поднимут к свету мои руки.

   С тех пор ведем мы с Ниной скитальческую жизнь, ибо, стоит нам задержаться в какой-нибудь деревне на день-другой, как дар мой уже просится на волю. Мой дьявольский дар. Теперь-то я знаю.

   Точно дикие, запаленные погоней звери, бежим мы с Ниной в леса, и бродим по ночным дорогам, как неприкаянные призраки. Потому что я решила - больше никогда.

   Но рок сильнее людей.

   Вдвоем с Ниной мы помогаем Марусе встать на четвереньки. Девочка моя возбуждена, озадачена, но дело свое знает четко. Я научила ее ассистировать. Мой дар ее научил.

   Нина удерживает роженицу, пока я двумя пальцами вправляю пуповину. Нина переворачивает Марусю, укладывает ее на спину.

   - Тужься! - говорю я.

   Палка скрипит на зубах роженицы.

   Не открывая глаз, я вижу мокрую головку, выдвигающуюся наружу меж растопыренных ног матери. Мышцы сжимаются, проталкивая крошечное тельце все дальше и дальше в чужой, враждебный мир. Я бережно придерживаю головку, уберегая ее и материнские ткани от повреждений. Веки мои плотно зажмурены, под ними - колючие, белые звезды. Я ничего не вижу, кроме них, и только знаю - смерть стоит у плеча, опаляя стылым дыханием кожу на шее. Смерть, что пришла забрать с собой сына и мать. Она не уйдет без них.

   Но почему, ведь я же - здесь?!

   Я не понимаю...

   Головка выпрастывается, Маруся рычит, Нина внимательно смотрит, я держу. Еще немного, несколько мощных сокращений матки, и младенчик, как мячик, выскочит из уютного материнского чрева, и, очутившись вдруг в холодной внешней среде, наморщит мокрое красное личико, скуксится и... задохнется. А несколько судорожных вздохов спустя у его юной мамки, Маруси, дочери Матвея Коробейника, откроется