Борис Воробьев Дик

Оформление художников Е. В. Ратмировой, Л. А. Кулагина

Глава первая

Северные Курилы, собаки и каюры. — Кулаков. — Явление героя. — Мы кормим приблудыша. — О пользе рыбьего жира. — Я становлюсь владельцем щенка

Собак я любил всегда, но близко сошелся с ними во времена своей жизни на Северных Курилах. Не знаю, как сейчас, а тогда жить там без собак было просто невозможно, ибо Северные Курилы и есть то самое место, где, как говорится в поговорке, десять месяцев зима, а остальное — лето. И какая зима! Ураганные ветры с пургой дуют неделями, все гудит и дрожит, и белого света не видно. После каждой пурги, бывало, целый день откапывались — дома заносило с крышей.

Но жить и работать надо, а транспорт с октября и по май один — собачьи упряжки. Никакие машины по тамошним дорогам зимой не ходили, потому как не было их, этих дорог. Снег по уши, тягуны по километру да овраги — вот и все дороги. Одно спасение — собаки.

Доставалось псам. Чего только не возили на них — и почту, и ящики с тушенкой, и бочки с соляром, и мешки с мукой, и… черт знает что. По полтонны грузили. А в упряжке десять, от силы двенадцать собак, вот и выходило чуть не по полста килограммов на каждую собачью душу.

А концы? До одного мыса пятьдесят верст, до другого семьдесят, а до третьего — все сто. Беги, собачки, не ленись!

Мне приходилось ездить часто, и скоро я перезнакомился со всеми каюрами. Разный это был народ, и я не скажу, что питал к кому-нибудь особую привязанность. Едем — молчим, говорить некогда, то и дело нужно спрыгивать с нарт и помогать собакам; остановимся — тоже путного разговора не получалось. Отдышимся, покурим наспех и двигаем дальше. Вроде бы целый день вместе, а расстанемся — и будь здоров: ты сам по себе, я тоже.

Но дело, конечно, не в этом, что некогда было присматриваться друг к другу. Душевности не возникало лишь потому, что почти все каюры одинаково грубо и даже жестоко обходились с собаками. А я этого не принимал, спорил и ругался с обидчиками, чем и снискал среди них славу чуть ли не скандалиста.

И вот в пятьдесят четвертом году я встретил Кулакова. Редкостный был каюр. Рыжий, с зелеными глазами, росту — метр с кепкой, а смелости необыкновенной. В каких только переделках не бывал — и под снегом в пургу отлеживался, и с обрывов вместе с собаками срывался, и в полыньи проваливался. Другой раз уж и за живого не числили, ан нет, являлся целехоньким. Только сутки потом спал без просыпу. И упряжка у него под стать была — десять собак, и все одна к одной. Они-то и выручали его часто.

Я как-то сразу сошелся с Кулаковым и в первой же поездке с ним сделал редкое по тем меркам открытие: Кулаков не бил своих собак. А я насмотрелся на это. Да и как не насмотришься, если считалось, что собаки на то и собаки, чтобы бить их. А тут за весь день ни одной расправы, одни поглаживания да «разговоры по душам».

Словом, поразил меня Кулаков, и я стал захаживать к нему. Жил он в доме синоптиков, где у него была своя комнатушка, но все свободное время проводил на каюрне — варил собакам еду, кормил их, прибирал, чинил собачью упряжь. Я любил наблюдать за тем, как работает Кулаков, иногда помогал ему, но чаще просто сидел и смотрел, потому что Кулаков предпочитал все делать сам. Характерный был человек, а каюр, повторяю, редкостный. Такими рождаются. Как жокеи, например, или боксеры.

Но я уклонился от сути дела, поскольку разговор у нас пойдет о собаке.

В тот день, с которого все и началось, я пришел на каюрню перед обедом. Кулаков вовсю орудовал черпаком, перемешивая в большущем котле, вмонтированном в печь, собачью еду — перловку с крупными кусками нерпичьего мяса. Сами собаки лежали вдоль стен, приглядываясь к котлу и принюхиваясь к исходившим от него запахам. Собаки линяли и оттого казались тощими и облезлыми, но непривлекательность внешнего вида не портила им самочувствия, они были оживлены, а их глаза светились озорным блеском. Зима кончалась, а с ней кончалась и тяжелая работа, и собаки знали, что скоро наступит жизнь вольготная и счастливая. Их ждали летние квартиры, обильный стол и длинные дни ничегонеделания, когда можно сколько угодно валяться на травке, ловить блох и устраивать развлекательные потасовки.

Сварив кашу, Кулаков подождал, пока она остынет, и нагрузил ею деревянное корыто — колоду. Подал знак. Собаки без промедления повскакали со своих мест и набросились на еду, а Кулаков подсел ко мне и достал папиросы.

Но покурить нам не удалось. Не успели мы размять папиросы, как в приоткрытую дверь каюрни вдруг просунулась щенячья мордочка. И тут же исчезла.

Кулаков посмотрел на меня.

— Собачкой, что ли, обзавелся? Так зови сюда, чего ей за дверью околачиваться.

— Никем я не обзавелся, небось из твоих кто.

— Ну да, а то я своих собак не знаю! — сказал Кулаков, поднимаясь и выходя из каюрни. Послышались возня и сдавленный писк, и Кулаков вернулся, неся перед собой за шиворот щенка. Тот висел безвольно, как неживой.

Кулаков опустил щенка на пол. Чувствовалось, что приблудыш отчаянно трусит, очутившись перед лицом чужой своры, но запах пищи пересилил все страхи, и щенок пополз к вожделенной колоде. Собаки, люто ненавидевшие всяких чужаков и безжалостно расправлявшиеся с ними, бросились к щенку. Но тот вмиг опрокинулся на спину и, поджав лапы и хвост, отдался на милость провидения. Никто не знал, как билось в эти секунды сердце изголодавшегося существа, но инцидент на этом и кончился. Порычав для пущей важности, собаки вернулись к еде.

Вид щенка ужаснул меня. Дрожащий каждой жилкой, с рёбрами, выпиравшими, точно прутья каркаса, он, скуля, смотрел на открывшееся ему пиршество глазами, полными слез. Я поднялся было со своего ящика и огляделся, отыскивая черпак, но Кулаков, опередив меня, уже наполнял кашей глубокую алюминиевую миску. Отнеся ее в дальний угол каюрни, он поманил щенка. Дважды приглашать не пришлось. Щенок бочком проскользнул мимо косившихся на него собак и в минуту опустошил миску. Вылизав ее дочиста, он красноречивым взглядом намекнул о добавке.

— Перебьешься, — сказал Кулаков. — Ты с голодухи слона сейчас схаваешь, а потом заворот кишок получишь. Недельку на диете посидишь.

Поняв, что добавки не будет, щенок понюхал и еще раз облизал миску, а потом, выбрав в углу местечко потемнее, свернулся там калачиком. Перловка хотя и не самая калорийная из каш, но, сдобренная изрядной порцией нерпичьего мяса, с лихвой восполняет дефицит калорий, о чем лучше всего