Литвек - электронная библиотека >> Борис Тимофеевич Воробьев >> Природа и животные и др. >> Вот брат твой!..

Борис Воробьев Вот брат твой!..

Вот брат твой!... Иллюстрация № 1 Оформление художников Е. В. Ратмировой, Л. А. Кулагина

Пролог

В начале шестидесятых годов меня пригласил в экспедицию в Сибирь один мой знакомый. Он в свое время закончил университет по кафедре этнографии и уже несколько лет подряд ездил куда-то под Тобольск собирать местный фольклор. Суть этого дела заключалась в том, что участники экспедиции ходили по селам и деревням и везде записывали старинные бытовые и обрядовые песни, былинки, речитативы, плачи. Зная мое пристрастие бывать в местах глухих и диких, мой знакомый божился, что места, дичее его Заболотья, не найдешь и в амазонской сельве.

Предложение было, что и говорить, заманчивое. В то время я уже занимался журналистикой, и поездка сулила мне массу тем для очерков и заметок, поскольку именно природоведение было моим коньком. Но не только это подталкивало меня сняться с насиженного места. Был и еще один побудительный мотив: работа с рукописью, над которой я корпел в последнее время, зашла в тупик, и перемена обстановки, новые впечатления могли сдвинуть ее с мертвой точки.

Словом, мы собрались.

До Тюмени долетели самолетом, а до сборного пункта экспедиции несколько дней добирались, что называется, на перекладных. Уже одна эта дорога обнадеживала, заставляла верить, что место, где я буду жить все лето, окажется действительно глухим; когда же мы наконец-то дотащились до него, я понял, что мой знакомый ничего не преувеличил — глушь вокруг была непролазная. Как говорят в Сибири — сузём, сплошная дремучая тайга.

В Заболотье мы разместились в школе — большой старой избе, пустовавшей по случаю летних каникул, и участники экспедиции без всяких раскачек впряглись в работу. Мне же была предоставлена полная свобода: хочешь спи, хочешь гуляй, а хочешь — занимайся чем хочешь. Такой расклад меня вполне устраивал, однако первые два дня я из чувства солидарности ходил с моим знакомым по ближним и дальним деревням и отыскивал в них древних стариков и старух, которые могли знать давным-давно забытые присловья и напевы.

Но меня хватило лишь на эти два дня, а потом я заскучал, затомился. Этнографом надо родиться, чтобы не с деланным видом, а с настоящей страстью в душе сидеть с блокнотом возле какой-нибудь допотопной старушки и вытягивать из нее по слову какую-нибудь песню, что пели, быть может, сто лет назад.

Я так и сказал своему знакомому и больше не ходил с ним, предпочтя заниматься своими делами. А они состояли только в одном — в безустанном, с утра до вечера, хождении по окрестным лесам. Правда, мой знакомый предупредил меня, чтобы я не очень-то увлекался такими прогулками, поскольку вокруг Заболотья водятся медведи, но я пропустил его слова мимо ушей.

По натуре я не то чтобы закоренелый фаталист, плывущий по жизни без руля и без ветрил — куда, мол, кривая вывезет, однако в особых случаях в судьбу верю. Верю, например, в то, что бесполезно убегать от того, чего тебе советуют опасаться другие или чего втайне побаиваешься сам. Я знаю достаточно случаев, когда получалось именно наоборот — иные пробовали убегать, остерегались — береженого бог бережет! — да и попадали как раз на то, чего боялись. А сплошь и рядом бывает по-другому: сам идешь навстречу опасности, а она возьмет да и увильнет в сторону, как будто сама тебя боится.

Но это к слову, а что касается меня, то я отмахнулся от предупреждений своего знакомого вовсе не потому, что собирался испытать судьбу, нет. Просто я не думал ни о каких медведях и со спокойной душой забирался в самую глухомань, нигде не встречая ничего опасного.

Так было и в тот день, когда я, прихватив ружье больше по привычке, чем по необходимости, отправился в очередной маршрут.

Было рано, местные жители еще не показывались, и я в одиночестве прошел через деревню, но за ней меня догнали три женщины, собравшиеся по ягоды. Они знали, что я из экспедиции, им, наверное, было интересно поговорить со мной, потому что они не стали перегонять меня, а, поздоровавшись, пошли рядом.

Слово за слово — завязался разговор. Женщины расспрашивали меня про то, про сё, а больше про московскую жизнь, я отвечал им, и мы незаметно подошли к лесу.

И вдруг женщины замолчали и остановились, повернувшись в одну сторону, словно увидели что-то, поразившее их. Не понимая, в чем дело, я тоже остановился и, оглянувшись, увидел на опушке леса, шагах в двадцати от нас, стоявшего в кустах старика.

Старики бывают разные, но такого я никогда не встречал. С длинной седой бородой, с длинными же, косматыми волосами, одетый в какую-то рванину, но босиком, он производил дикое впечатление. Высунувшись из кустов, старик разглядывал нас глубоко запавшими глазами и словно бы принюхивался к нам. И эта странная посадка его головы — вытянутая вперед шея и приподнятый подбородок — о чем-то напоминала мне, но я не мог вспомнить о чем.

Но еще больше, чем старик, меня удивило поведение женщин. Они, все как одна, стали кланяться старику, приговаривая:

— Здравствуй, дедушко! Не сердись на нас, мы тебе худого не желаем. Иди своей дорогой, дедушко!

Я не знал, что подумать. А тем временем старик, издав глухое ворчание, повернулся к нам спиной и медленно скрылся в лесу.

Узнать у женщин, что это был за старик и почему они его так перепугались, мне не удалось. Женщины замкнулись и скоро отстали от меня, свернув в другую сторону.

Вернувшись из леса, я рассказал о встрече своему знакомому. У него загорелись глаза:

— Слушай, тебе здорово повезло! Знаешь, кого вы встретили? Самого Яшку Наконечного! Я сколько лет сюда езжу, а ни разу не встречал!

Легковесное «Яшка» как-то не очень соотносилось с возрастом старика, тому было никак не меньше семидесяти, но мой знакомый разубедил меня:

— В том-то и дело, что нет! Яшке лет сорок или чуть побольше.

— Ну да! — не поверил я.

— Точно, тебе говорю!

— А почему же женщины называли его дедушкой?

— Понимаешь, тут странная история, — ответил мой знакомый. — Что да как, я еще и сам в точности не разузнал, пока все прицеливаюсь, но местные считают Яшку медведем. Поэтому и называют дедушкой. Дедушка — это одно из здешних названий медведя.

Услышав это, я тотчас вспомнил, на кого был похож загадочный старик — на медведя, вставшего на дыбы и к чему-то принюхивающегося.

— Прямо локис, — сказал я. — Помнишь, у Мериме? А почему местные думают, что Яшка — медведь?

— Говорю же: подробностей не знаю, но, если хочешь, могу познакомить с человеком, который в курсе всех дел.

— Конечно, хочу! А что за человек?

— Егерь. На кордоне