испуганные глаза, кончики ушей — и все. Нахальный ветер рвется во все щели, свистит и завывает, будто неведомый исполин раздувает дом, подобно мехам. И как только эта субтильная Розалина умудряется притащить за собой столько воды, ветра, да еще этого трубящего исполина!.. Вообще-то она добрая, черт ее побери, жизнерадостная такая, а ножки у нее легкие и быстрые, как у кузнечика, и улыбка такая счастливая и ласковая, словно все мужчины планеты обожают ее и шепчут на ушко всякие нежные слова. Несколько раз она даже тайком целовалась с Альфредом, ложилась на траву за раскидистыми кустами и подзывала его, манила, расстегивала курточку, выпрастывая наружу крепкие спелые груди, чтобы руки Альфреда могли оценить эту спелую красоту, чтобы быть ближе к нему; и каждый раз целовалась она, будто в последний раз — открыто, иступлено как-то; но однажды идиллия оборвалась — их застала Антония. М-да, в тот раз она устроила бурную истерику, наговорив кучу нелепостей… Впрочем, история давнишняя, что толку вспоминать. Теперь он только издали машет ей рукой, и Розалина тоже машет ему издали («Чао, Альфред, до следующей среды!»); в этом не кроются никакие тайные коды-послания, всего лишь знак того, что они живы и живы их желания. И все равно, в среду, ровно в полдень, Антония неизменно начеку: стоит у широкого окна гостиной, спрятавшись за портьерой. Она презирает распущенность Розалины, сама же — олицетворение материнской строгости. «Чао, Альфред! До следующей среды» — и настоящая жизнь на ножках кузнечика уносится туда, где ее любят все мужчины планеты и нашептывают ей ласковые слова…

* * *

…Господин Секретарь!

Вероятнее всего вы подумаете, что я, мягко говоря, сгущаю краски, преувеличиваю. Тем паче, что Вы, полагаю, уже успели ознакомиться с моим личным делом и в особенности с медицинской справкой, подколотой к нему. Там ведь черным по белому написано, что я-де неизлечимо болен, что у меня «глубокая регрессия мозга». Но я болен не более Вас и прочих существ, являющих заплывшее жиром человечество. Простите за банальность, но наша с Вами (я говорю обо всех нас) болезнь называется просто — самонадеянность помноженная на пресыщенность.

Вы взгляните на то, что представляет собой сегодняшнее человечество! Гигантская колония супербактерий, осуществляющая одну единственную функцию — метаболизм. Она поглощает, переваривает, испражняет. Потребляет, перерабатывает и — выбрасывает. Эдакая перерабатывающая машина с минимальным коэффициентом полезного действия, в награду которой полагается честно «заработанный» подкожный жир.

Впрочем, у этой массы есть и еще одна функция — размножение, создание себе подобных.

Вы, должно быть, знакомы с законом биологического насыщения: как только популяция, занимающая определенную экологическую нишу, разрастается сверх нормы, отдельные индивиды автоматически лишаются возможности свободного развития. И вот тогда наступает время покаяний. Должен Вас заверить, господин Секретарь, это время уже наступило!

Может быть, Вам вздумается упрекать меня в том, что я апеллирую к обобщенному, а не конкретному, тем более, что на Земле немало стран, в которых ситуация обстоит иначе. Но не в моей стране. А Вы ведь за нее в ответе, не так ли?..

* * *

Двадцать лет прошло с того дня, когда он, беззащитный и голый, как Адам, стоял перед женщиной-врачом, стыдливо прикрываясь ладонями, и зябко переминался с ноги на ногу. Доктор быстрым движением сняла очки и выдала, наконец, свой вердикт:

— Никаких отклонений от нормы. 

— Значит, я могу вернуться в Космос? 

— Фонд считает это невозможным. Стресс, перенесенный вами, аукнулся на вашей психике. 

— Послушайте, как же так! У меня же контракт еще на пять лет! 

— Не волнуйтесь, мы дадим вам солидную пенсию. 

— Только бы избавиться от меня, так что ли? 

— Послушайте, Медухов! Я врач, и интриги внутри Фонда меня совсем не касаются. И вообще, долго вы еще собираетесь выкобениваться передо мной нагишом?

В одежде чувствуешь себя совсем по-другому. В одежде ты уже другой человек, уверенный в себе и чуточку наглый. Ты можешь позволить себе даже закурить в кабинете врача (ведь «двинувшемуся» врачиха не рискнет возразить), лицо снова приобретает свой нормальный цвет. Ты становишься хамоватым, грохочешь кулачищем по столу, а она со стоическим спокойствием повторяет (словно оправдываясь), что в общем-то у тебя все в ажуре, анализы крови отличные, никаких органических отклонений, и данные мочи ну прямо по учебнику… Вот разве что мозг немного подкачал — перегружен, понимаешь, перенапряжен, в любой момент может «крыша поехать», но и эта неприятность со временем пройдет, или как говорят у нас в медицине — отшумит. Что, сколько на излечение уйдет времени? Ах, Медухов, какой вы зануда! Да не знаю я, не знаю! Мозг — штука тонкая, и по сей день не изученная до конца. И вообще, все зависит только от вас: меньше спиртного, чаще бывайте на свежем воздухе, спортом, наконец, займитесь… И главное: перестаньте вы думать об этом… как там вы его назвали… чудовище. Да нет же, верю я вам, верю, я же не Фанг Чжао, очень может быть, что вы и вправду его видели… И все это время в ее глазах — насмешливая жалость…

Ее холодная логика тебя почему-то испугала, когда она с педантичностью судебного эксперта обследовала каждый сантиметр твоего тела, когда с ловкостью массажиста ощупывала каждый мускул, почти вплотную надвинувшись на твое лицо своей шикарной грудью, ничем не стесненной под ослепительно белым, пахнущим стиральным порошком халатом (ты без особого усердия еще пытался побороть — и, разумеется, не смог — желание заглянуть туда, где колыхались эти обворожительные бутоны с удивительно крупными темными кружочками сосков); а самыми ласковыми словами, слетевшими с ее тонких губ, были: «Завидная кондиция». Да и только!

Вы называли ее Коброй-хранительницей, потому что она и в самом деле была добросовестным стражем вашего здоровья, знала все шестеренки, гаечки и болтики вашего организма и наизусть помнила уйму непонятных простому смертному таблиц: пэ-аш, систола и диастола, осмотическое давление плазмы крови, адреналин, процентное содержание секрета предстательной железы и еще массу всяческой белиберды, от которой, однако, зависело, будете вы летать дальше или же пора вам подумать о пенсионном времяпровождении. Каждый раз по возвращении на Землю, были банкеты, коктейли, торжественные тосты, объятия, воспоминания («А помнишь?») и слезы в глазах. И только Кобра-хранительница стояла в сторонке, неловко пыталась включиться в разговор или искренне улыбнуться (честно говоря,