другого. Вот бар, например. Если его нет на месте, значит, люди перестали пить.

А раз перестали пить, то и размышлять, а если они уже не размышляют, значит, они уже не люди. Раз они не люди, зачем им пить? И так далее.

А знаешь, почему я веду этот учет? Потому что меня постоянно преследует какой-то неопознанный страх, без лица, примет и паспортных данных. Страх, что этот порядок и гармония не вечны.

Какое уж там вечны, просто в любой момент… Что-то произойдет, случится самое ужасное и мне уже никогда не придется взяться за свой список и увидеть своих детей: я уже никогда не увижу утром детей, два пацана у меня, потому что произойдет нечто чудовищное, апокалиптическое, солнце сойдет на землю, блеск, удар и все провалится в тартарары. Все рухнет и накроет детей, у меня двое ребят, и они будут кричать и звать отца, меня будут звать, кого же им еще звать, но я буду беспомощен и не смогу их спасти, я ничего не смогу сделать для вас, мои мальчики, а значит, никогда вас больше не увижу, и вас, и все остальное… Я боюсь, поэтому по утрам провожу учет миру, спешу все проверить и поставить галочку у каждого объекта, а сердце у меня разрывается от страха — вдруг что-нибудь окажется не на месте?

Дети, собака, киоск, указатель, урна, бар. А на следующее утро все снова: дети, собака, киоск, указатель, урна, бар. Опять, и опять, и опять до скончания света.

Но вот это случилось — кто-то сегодня утром убрал урну. Я стал кричать и бить кулаками по витринам, люди оборачивались и смотрели на меня с недоумением — сумасшедший! И не понимали того, что это конец, было то, что было. Прости им господи, они не ведают, что творят. Где урна? — кричу. Сию минуту поставьте урну — место! Она нужна для сохранения целости мира! Я ходил к полицейскому, к коменданту метро, в муниципалитет. Верните урну, наивные вы люди! А они меня отфутболивают один к другому, потому что я, дескать, сумасшедший: какой же нормальный человек будет заниматься какой-то там урной? Идите домой, — говорят, — завтра мы все уладим. И не знают того, что никакого «завтра» уже не будет.

Потом я понял, в чем причина — они просто не знают, представляешь себе? Не знают, кто утащил урну.

Вот почему я тебе говорил о неопознанном страхе: приходит некто без имени и морды и уволакивает урну.

Среди бела дня. Догоняй его, если тебе заняться больше нечем. А этот наш мир так разбух, что стоит чему-нибудь чуть-чуть сдвинуться, как…

Постепенно я пришел в себя. Сначала думал сбегать домой и в последний раз взглянуть на своих ребят, но какая польза? Только растревожу их. Раз урны нет и я ничего не могу поделать, есть ли смысл? Поэтому и пришел сюда. Поговорил со своим страхом, все ему объяснил и он меня понял. У моего страха нет лица, но есть разум. Он очень логичен и глубоко принципиален, я давно его знаю.

Потом я вошел, сел у окна и стал ждать.

К вечеру завыли сирены. Какой ужас, боже мой!

Все разбежались, стали сновать туда-сюда, как крысы, в жалких попытках скрыть свою гнусную физиономию, вонючую кучу костей, мяса и плазмы. Только я был спокоен, потому что знал — от этого не уйти. Это все равно найдет тебя повсюду, не сегодня, так завтра, как лейкемия, или спустя годы проявится в уродливых лицах твоих детей. Я интеллигентный человек и разбираюсь в таких вещах — от этого никуда не спрячешься.

Раздался вой самолетов и земля как будто задрожала от мощного гула реактивных сопел, стекла зазвенели, двери прогнулись, стараясь защитить неприкосновенность жилья. И тогда эти несчастные пали на колени, молитвенно воздев руки горе, к летящим крестам господним. И вдруг блеск, ослепительный блеск солнца, поцеловавшего землю. Меня ошеломил этот огненный фейерверк и ослепила волна света, но я знал, что это только начало, что через одну-две секунды грядет горячее цунами, что все рушит и испепеляет, сравнивая с горизонтом наши несчастные и жалкие доказательства разумности…

Сейчас я двумерный. Если бы кто-нибудь уцелел в этом мире, то назвал бы меня рисунком на стене. Рисунком, оставшемся после ядерного взрыва. Но нет никого, абсолютно никого. В десятках милей вокруг нет ни одной живой души, а я вот сижу и жду, когда же мне принесут рюмочку.