травинки выполоты, и полезная растительность колосится там густо. Впрочем, таких русских хозяев немного, в основном преобладает бедность, грязь, сорняки… И все это на одной и той же земле, в одном климате, рядом. Можно поразмыслить, а если бы и у немцев столько веков крепостничества, да господа не свои бароны, а какие-нибудь пришлые ордынцы или паны были – какие бы они стали? Но как говорится, история не имеет сослагательного наклонения, факт остается фактом – такой вот в начале 20-го века являлась деревня Подшиваловка.

В одну из бедных саманных хат, где на загаженном пометом и коровьими «лепешками» дворе бегали куры… с трудом находя проход в этой грязи на двор с улицы вошла пожилая женщина с обыкновенным крестьянским лицом, но не по-крестьянски одетая и ухоженная.

В Подшиваловке, как и вообще в саратовском заволжье один урожайный год приходился на два среднеурожайных и один неурожайный. В неурожайные и средние годы своего пропитания особенно в бедных семьях (а семьи обычно были большие) не хватало, чтобы дожить до следующего урожая. Потому многие мужики уходили на заработки в Саратов, а то и дальше, либо нанимались батрачить к помещику, своим богатым односельчанам, как к русским, так и к немцам. Таким образом, до трети глав семейств в деревне большую часть года отсутствовали. Некоторые вообще бросали свои земельные наделы и кормились в основном за счет вот такого отхожего промысла. Промысел не был прибыльным и те семьи, как правило, жили впроголодь.

Так вот, эта немолодая, одетая в добротные кофту, юбку, боты с галошами, женщина зашла на такой неухоженный грязный двор, вид которого говорил о том, что мужика-хозяина в этом доме давно уже нет, ибо он скорее всего ушел на заработки.

– Марфутка… Марфутка… ты дома!? – кричала женщина, не решаясь идти по двору и притворив за собой кособокую скрипучую калитку.

На покосившееся крыльцо, согнав со ступенек прикорнувшего на солнцепеке кота, вышла босая, одетая в грубую длинную серого цвета льняную рубаху женщина с усталым лицом, которая смотрелась значительно старше своих тридцати пяти лет. В лицах обоих женщин просматривалось не явное, но бесспорное сходство, которое бывает у не самых близких родственников. Но только лицами они и были отдаленно схожи. Во всем остальном ничего общего. Хозяйка подворья сухопарая, почти безгрудая, с выпирающими из выреза рубахи ключицами, длинными, тонкими жилистыми руками. При этом тонкие конечности увенчивались довольно большими костистыми ладонями и ступнями. Русские крестьянки всегда надрывно работали, таща в основном на себе и хозяйство, и детей. А в конкретном случае от ушедшего в Саратов на заработки мужа помощи вообще ждать не приходилось.

В сравнении с хозяйкой подворья ее старшая родственница уже давно жила совсем иной жизнью. По внешности и одежде, она вполне походила на городскую мещанку, имевшую некий стабильный источник существования. Сама фигура гостьи свидетельствовала, что она, и ест досыта, и тяжело работать ей не приходится. О том само за себя говорило невозможное для постоянно пластающейся в доме на огороде и скотнике крестьянки дородство гостьи, когда с возрастом накапливаются на груди, животе, бедрах запасы естественного бабьего жирка. А округлые щеки и почти полное отсутствие морщин на лице позволяло ей казаться даже моложе своих лет. Будучи почти на двадцать лет старше своей родственницы гостья смотрелась, ну разве что ненамного старше и куда более привлекательно.

– Тетя Глаша!… Ох господи… у нас тут грязно, не обмарайся. Дай я тебя провожу…

Марфа бросилась навстречу гостье, явно стесняясь царящей на дворе неухоженности и стремясь поскорее провести гостью в дом. Гостья, поднимаясь по скрипучим ступенькам крыльца, брезгливо покосилась в сторону скотного двора, откуда исходил соответствующий неприятный запах…

Обычно приход тетки являлся для Марфы чем-то вроде праздника. После смерти матери тетка оставалась для Марфы единственной старшей родственницей с материнской стороны, но то было не главное… Главное то, что тетка в деревне с давних пор занимала особое положение, ибо уже более тридцати лет жила не деревенской жизнью, а служила горничной у господ, потомков бывших владельцев Подшиваловки, помещиков Римских-Корсаковых. Именно на тетю Настю, тогда еще совсем молоденькую пал выбор господ, когда они искали прислугу. Тогда господа могли кого угодно взять, в том числе и ее старшую сестру, мать Марфы. Тогда бы совсем по другому сложилась жизнь и матери и самой Марфы. Но господа искали девку незамужнюю и без детей. Потому и повезло тогда тете Насти. Ох, как повезло, потому что не за простого крестьянина вышла она потом замуж, а опять же за барского слугу, за конюха. И дети ее выросли на барском дворе, ни голода, ни прочего лиха не знали. А потом на те деньги, что на службе у господ их родители скопили, поехали двоюродные братья и сестра Марфы в город, в Саратов. Братья выучились ремеслу, сестра тоже там устроилась, вышла замуж за приказчика. В общем, уготовала тетка своим детям совсем не ту жизнь, которую проживала ее племянница.

– Я вот что к тебе пришла Марфуша, – тетка допила чашку чая и отставила ее к стоящему посередине стола самовару.

После паузы, обозначившей значительность её слов, она продолжила:

– Вот что, собираюсь я с барского двора съезжать и к детям в Саратов подаваться.

Тетка вновь замолчала в ожидании реакции племянницы. Марфу слова тетки явно ошарашили. Она не могла взять в толк, как это можно добровольно отказаться от, как ей казалось, легкой, сытой и чистой жизни и ехать в город к детям. Да, там ее двоюродные в общем неплохо обустроились, но насколько она знала, не слишком жируют, более того сами постоянно пользовались денежной поддержкой от матери. Ведь тетя Глаша являлась весьма значимым лицом в расположенном рядом с Подшиваловкой барском имении. И хоть тетка не больно жаловала племянницу, но в особо тяжелые времена, когда семье Марфы грозил голод, а это случалось когда муж Марфы Петр приносил с отхожего промысла мало денег… В такие годы тетка хоть и не очень щедро, но помогала, и деньгами, и продуктами, спасая, если не от голодной смерти, то от участи побирушек.

– Как же, теть Глаш? Неужто ты из барской усадьбы-то совсем уйдешь? – недоуменно спрашивала Марфа. – Разве тебе у господ плохо живется?

– Ох Марфутка, лучше сейчас, зарань уйти, чем дождаться, когда cовсем состарюсь и взашей выгонят. Ведь с каждым годом все тяжельше мне там. Барышня хоть и на моих глазах выросла, а не больно меня любит. Да и раньше не так уж сладко мне там было. Я ведь и вам и никому не говорила, каково мне там иной раз доставалось. Да, не голодную