Мы сели, вырулили, остановились. Весь экипаж вышел наружу.
Сначала к нашему самолёту подъехал небольшой автобус. Из него вышло шестеро солдат и несколько женщин. Они были разных возрастов, но все мы понимали одно – это родственники тех, кто лежит у нас в грузовом.
Мы смотрели на них, а они на нас. Не знаю, как у остального экипажа, хотя у них верно тоже, но у меня глаза были на мокром месте. Причём готов поклясться, что я был абсолютно трезвым в тот момент.
Ящики стали выгружать из самолёта и ставили на «бетонку», потому что грузовик ещё не прибыл.
И тут началось самое ужасное… Женщины пошли к гробам, с глазами полными отчаяния всматривались в красные буквы на них, и когда находили нужную фамилию кидались к ним, начинали их обнимать и… просто выли… Это был не плач, не крик… это был вой… вой матерей, что больше никогда не увидят и не обнимут своих детей… Никогда. Никогда я ещё не видел, чтобы столько женщин сразу вот так вот плакали…
Солдаты, выгрузив все гробы, стояли потупив головы и нервно курили. Какая-то женщина вдруг бросилась к нам с каким-то невнятным криком, но её взяли под руки и повели куда-то, а она всё кричала:
– Ваня! Ванечка! Сыночек!
И тут я понял зачем нам приказали подстричься так коротко… я всё осознал, и не стесняясь никого заплакал…. Впрочем, не я один, весь наш экипаж плакал, украдкой отворачивая лица, и только Астахов продолжал сдерживаться.
Вскоре, подъехал грузовик, и солдаты стали грузить гробы в него. Многие женщины стояли рядом и тихо плакали, кто-то упал в обморок и их отнесли в санчасть. Некоторые из них всё не могли отпустить гроб и солдатам приходилось оттаскивать их от него.
Грузовик уехал, за ним поехал и автобус с женщинами.
Мы продолжали стоять. Паша и Вова курили уже по десятой сигарете, остальные же приходили в себя после слёз. Астахов оставался недвижим.
– Знать, судьба у нас такая… на Родину возить Героев, которые сейчас залягут в землю…
Он снял пилотку и перекрестился.
– Экипажу занять свои места!
Все, как один, развернулись и двинулись в самолёт.
Уже в воздухе Астахов крикнул:
– Игорь! Что-нибудь осталось?
– Осталось, капитан!
– Наливай!
И снова борттех принёс нам два стакана водки. Астахов задумался, держа стакан в руке, а затем сказал:
– За всех, кто погиб за страну… Светлая память…
И снова мы, не чокаясь, залпом выпили…
– Знаешь, – продолжил капитан, – какой бы ни была наша работа неблагодарной и тяжёлой, но она нужна… Всё ж ангелы, хоть и чёрные, хоть и смерть несём в дома людей… Но кто-то ж должен это делать… просто чтоб этих парней не забывали. Чтоб помнили…
Через два часа мы были на базе.
Вышли. Навстречу командир полка. Астахов сразу салютует и докладывает дрожащим, не то от алкоголя, не то от волнения голосом:
– Товарищ полковник, экипаж двадцать шестого борта поставленную задачу выполнил! Ребята доставлены на Родину…
– Вольно! Всё обошлось?
– Почти…
– Понимаю. Экипажу по домам и спать, отсыпаться срочно!
– Есть!
Мы двинулись в сторону КПП. У всех вид был самый угрюмый.
– Игорь, – позвал командир.
– М? – откликнулся борттех.
– Что-нибудь осталось?
– Да, капитан.
– Наливай.
– Что прям так? На ходу?
– Да.
Снова шесть стаканов были наполнены. Астахов постоял и всё также грустно сказал:
– Мы вернулись, значит всё не так уж плохо… За нас, парни… за наш с вами долг…!
Мы чокнулись и залпом опустошили стаканы.
Не дай Бог кому-то это пережить! Не дай Бог вам увидеть те слёзы и тех матерей, что бросаются к гробам, где лежат их дети, от которых, быть может и не осталось ничего… Нет ничего страшнее и печальней такой судьбы, когда не остаётся ничего, а только влага да озноб сырой земли…
Екатеринбург-Моздок-Краснодар.
Декабрь 1999 год.
