человек, сидевший рядом с режиссером, хлопнул в ладоши, грохнула музыка из телевизора, на экране все завертелось, мелькнуло чье-то лицо, лицо запело, что-то типа «Шняги звон, как звон гитары-ы-ы. Бумс!» Пальцы застыли на струнах, это последний аккорд и последний кадр. Ролик закончился.

– Ну что ж, не дурно, не дурно.

Все загалдели, красивый молодой человек потянулся к бутылке, я подставил свой стакан.

– А помните первые клипаки?

Режиссер вскочил с дивана, выбежал на середину комнаты, в одной руке коньяк, другой он дирижировал.

– Помню! Помню! Помню! Падает роза. Свеча горит. Медленно из тумана выезжает «девятка». Из-за руля вылазит усатое или волосатое уебище, весь «вареный» и в белых тапочках с «лапшой». У, мрази! Бездари!

Он махнул коньяк, подхватил протянутую ему дольку лимона, шкурку метнул в угол, и продолжал, немного успокоившись.

– А потом был тоннель серебристый, там танцевали и Губа и Орбакашка, а хули, дешево, тогда быдло все хавало…

Я ел пиццу, гадал, кто из этих почтеннейших гостей мой будущий редактор, смотрел в телевизор, прислушивался к разговору за столом. Алекс ни разу не появился из соседней комнаты.

– А «Бумер»? Помните, там в деревне пьяный мужичок в тельняшке, десантник недоделанный? В оригинале нет никакого «на пищеблоке два года кишку набивал», это был обычный солдатик, повоевавший и раненый в голову. И концовка – никого не убивают, все живы, здоровы, смываются на своем «катафалке» за поворотом, и конец фильма. Налей мне еще.

Кто-то попытался сменить тему.

– Да много загадок в большом кино. Кто вот такой Шурка Плоскин в «Бумбараше»?

– Это стеб, обязательный ребус, так все раньше делали.

– А «Бриллиантовая рука»? Эти загадочные морды в «Плакучей иве», Борис Савельич, я заказал Феде дичь! Очень прошу вас.

Режиссер очень талантливо изобразил пьяного Андрея Миронова, дернул головой, залихватски посмотрел на наручные часы, мы зааплодировали. Кто-то подхватил:

– Яшка бомбу бросил, революцию сделал, Шурку Плоскина убило!

…Последние минуты. Я отлично их помню, вижу, как Алекс закончил разговор, сложил телефон – раскладушку пополам, посмотрел в окно, вышел к нам.

– Вам скучно.

– Да нет, присаживайся, я давно тебе налил.

– Нет, вам скучно. Я вижу.

– Да, брось, скоро пойдем уже…

– Человеку никогда недолжно быть скучно!

– Что ты заладил?

Никто не заметил, откуда он вытащил пистолет, огромный такой револьвер. Алекс устроился поудобнее в кресле и выстрелил себе в подбородок…

У меня заложило ухо, красивый завизжал, как старуха:

– Ой – ой – ой!

Все вскочили, забегали, кто-то засмеялся. Режиссер командовал, будто он с рупором на своей съемочной площадке.

– Ты! Успокойся. Ты, звони куда надо, всем звони!

Кровь везде. На телевизоре, зеркале, на люстре. Два глаза сползают вниз по мокрым обоям, медленно, как улитки…

Реж подошел ко мне.

– Иди отсюда. Тебе здесь делать нечего, скоро милиция приедет, без тебя обойдутся.

Качнулись улицы, в ухе звенело, в переулке знакомый автомобиль. Мадам Гангрена блюет на асфальт, рядом парень в кожаной куртке спокойно курит. Это скорее всего Толик.

Полночь. На Невском проспекте пробки, музыка, толпа. На Садовой темно и страшно, где-то на Апражке поет пьяный мусульманин.

Вот так вот, в пыль, в дым, в кровавый веер на стенах! Может оно и к лучшему, может не надо больше. Ведь можно еще все исправить, женится второй раз, уйти из охраны, найти работу, и все будет хорошо!

Утром я сложил все свои блокноты, рукописи в старую наволочку, туда же портрет, завязал узлом. Звонок! Телефон, старинный аппарат в коридоре, я даже и забыл, как он звонит. Я отклеил трубку, и в шепоте эфира услышал ее голос:

– Алле?

В оформлении обложки использованы фотографии из личного архива автора.