находилось в школе или на работе.

Хотя дворник работал молча, мы его не любили. Не за то, что он был бандеровцем. Нет. Мы не любили его за мелочную вредность. Он в песочницах разрушал метлой замки, построенные маленькими детишками, и вышвыривал с детской площадки кирпичи, из которых мы делали футбольные ворота. А бывало, что хлестал своим орудием зазевавшихся ребят.

Таким образом он, скорее всего, пытался мстить. Но месть выглядела несерьезной. Видимо, в его памяти горела ярким осветительным огнем принудительная помощь, оказанная им министерству мебельной промышленности Советского Союза в период работы на лесоповале. И поскольку несерьезность этой мести была видна даже детям, иногда они его дразнили.

Бывало, кто-нибудь из ребят постарше подкрадывался к деду сзади и кричал ему в спину:

— Иуанэ!

Дед Иван вздрагивал всем телом, резко оборачивался и гневно выстреливал в ответ всегда одно и то же длинное слово:

— Тыжпийонертвоюмать!

Все смеялись, разбегаясь в разные стороны.

Да, дети жестоки. Потому что дети…

Славка Жижек, чех по отцу, разведенная мать которого работала медсестрой в районной больнице, как-то предположил, что бандеровцами становились те папаши, которые сбежали от жен с троими детьми и не платили алиментов. Но мы его отговорили от этой темы, сказав, что никаких бандеровцев больше не существует, потому что все они давно выловлены, и последний из них — дед Иван. Мы всегда давали ему пирожки, испеченные нашими родителями, и он, быстренько съев один из них, уносил остальные своим младшим брату и сестре.

Но кроме деда Ивана никаких бандеровцев у нас в городе не было. Короче — мы их не видели и ничего о них не знали. А взрослые всегда избегали разговоров на эту тему. Зато баба Галя — крепкая старушка с венозными ногами — начиная с осени, обходила подъезды и продавала соленые грибы, закатанные в трехлитровые баллоны. Мамы и папы покупали их и постоянно благодарили бабу Галю. Ни один из жителей военного городка не отравился этими грибами. А баба Галя совсем не говорила по-русски!

И по-украински, кстати, тоже не говорила, так как была мадьяркой. Но это не мешало ей жить на Украине. Видимо, батальон сибиряков, и другие воинские части не имели к этому факту никакого отношения.

Мама отдала меня в музыкальную школу. Не потому что я этого хотел, а по причине существования двух обстоятельств. Первое из них заключалось в том, что в Германии она не удержалась от покупки дорогого и красивого концертного аккордеона «Хорх». Второе же обстоятельство сложилось из струнок моего спокойного и уравновешенного характера и превратилось в следующее определение: послушный ребенок.

В музыкальной школе я играл в ансамбле с мальчиком из соседней украинской школы. Мы с ним даже сдружились и пришли к общему выводу: камни в снежки заряжают только подлецы! Наш общий учитель был полностью согласен с нами в этом вопросе, но расходился во мнении, когда дело касалось музыки. Нам нравились казачьи песни, а ему нет!

Мы играли что угодно: классику, песни и танцы всех народов мира, даже эстрадные композиции. Но вот казачьих не играли. Потому что учитель был евреем, а история городка включала в себя разные события. О многих из них мы тогда не знали, так как в советских учебниках об этом не писалось, и потому задавали ему вопросы типа: «А почему бы не выучить „Ехал казак за Дунай?“», на что получали от учителя ответ, непонятный до странности: «Вы еще марш люфтваффе выучите!»

За городом было место, где фашисты в тысяча девятьсот сорок первом году расстреляли несколько тысяч евреев. И мужчин. И женщин. И детей. Мы знали об этом. Но вся Украина усеяна братскими могилами, а значения слова «геноцид» мы тогда не понимали и потому расстрел евреев воспринимали как один из страшных элементов ужасной войны, стоявший в одном ряду с другими преступлениями, подобными сожжению Хатыни. Но приравнивать казачьи песни к фашистским?!

Я, конечно же, рассказал об этом родителям. Мама не сказала ничего, а папа ответил:

— Тебе что, песен не хватает? Ну, не любит человек казачьи песни. Я вон, например, блатняк не люблю. Это дело вкуса. Музыкальный мир огромен. Играй то, что требует учитель.

— Но это не значит, что казачьи песни нужно сравнивать с фашистскими, — высказал я свое мнение.

На что папа нервно заметил:

— Бывает, что какая-нибудь песня вызывает зубную боль. Я вон, как услышу где-нибудь «Голуби летят над нашей зоной», так лучше бы «Марш люфтваффе» послушал. Немцы, надо отдать им должное, всегда писали хорошую музыку, начиная с Баха и продолжая Бетховеном. Даже Ленин любил Бетховена! И наш нынешний марш ВВС содран у них же. А если тебе нравятся казачьи песни, возьми, да выучи сам. Никто не запрещает! Кстати, хочешь, я научу тебя петь гимн Азербайджана на азербайджанском языке?

На этом разговор и закончился, но любопытство мое нисколько не удовлетворил.

Дело в том, что все члены нашей семьи были потомками запорожских казаков, переселенных Екатериной Второй на Кубань. И я этим гордился. Спустя многие годы мне довелось узнать правду и оказалось, что заряжать камни в снежки — детская шалость. Хотя, может, именно с таких шалостей и начинается путь в мерзость?

В тысяча шестьсот сорок восьмом году один из отрядов Богдана Хмельницкого подошел к городу. Поляки тут же сбежали в замок и закрылись в нем. А евреев не пустили. Дескать, еды на всех не хватит, чтобы осаду выдержать. Видимо, они не знали пословицы: «В тесноте — да не в обиде». Ну да, пословица-то русская. А они поляки. Язык другой. И пословицы, видать, тоже.

И со стен крепости (кстати, замок благополучно выдержал осаду и не был взят казаками) они спокойно наблюдали за зверством, творившимся внизу, ибо другим словом то, чем занимались тогдашние борцы за свободу Украины, назвать нельзя. Да и это слово вряд ли употребимо, потому что несправедливо обижает зверей, живущих инстинктами, а не откровенным садизмом.

Но это не единичный случай в истории города, связанный с нелюбовью моего учителя музыки к казачьим песням. Подобное повторялось и в восемнадцатом веке и в двадцатом, во время гражданской войны.

Выходит, Николай Васильевич, осветивший в своих произведениях колоритный мир украинского казачества, был сильно однобок. Хочется верить, что нет. Хочется верить, что казаки, резавшие и насиловавшие беззащитных людей под стенами замка, были из тех, кто заряжает снежки камнями, а таких тварей на Земле меньшинство. И Гоголь писал о других! Правда, ведь?!

Он писал о тех, кто жертвует собой ради свободы, о тех, для кого вера дороже жизни, о тех, которые справедливы и терпимы к другим людям! И таких