меня по плечу и сказал:

– Ну, давай, пошли за стол. Там уже во всю празднуют, вернее скорбят.

Мы вышли из затемненных помещений в светлый зал. Столы стояли вокруг, и ломились от самогона, а посреди комнаты на лавке лежало тело Болотницы, с заостренным носом, присущим покойникам, и как мне показалось легкой ухмылкой, а над ее головой летала здоровенная муха, жужжание которой, даже посреди этого балагана, казалось было отчетливо слышно.

– Присаживайтесь, господин К. – с усмешкой обратился ко мне Дед, и указал на место за столом, прямо напротив ног Болотницы.

– Только после вас. – парировал я его.

Мы вместе засмеялись, и сели на лавку, укрытую белой скатертью. Собака устроилась под ней, между мной и дедом, положила угрюмую морду на обе своих лапок, и стала дожидаться своей порции скорби. Я поправил диктофон, и переложил его в другой нагрудный карман. Летающая муха села на нос покойницы, побегала немного по лицу, и скрылась в ее ноздре.

– Много всяких разных людей ходят у нас по округе. – затянул Поп, который сидел напротив меня, через всю комнату, у изголовья Болотницы. – Кто ты, странник, расскажи?

– Меня зовут К., я собираю фольклор для музея имени Старины. – ответил я.

– Значит ученый человек, много повидал поди? – спросил он.

– Да не особо, только начинаю. – ответил я.

– Ну так выпей же с нами, за упокой этой прекрасной безгрешной женщины, чей путь на этой земле оказался слишком короток. – сказал Поп, и вытянул доверху наполненный ста пятидесяти граммовый стакан.

Ну, судя по тому, что мне рассказал Дед, путь ее был не так уж и короток, да и безгрешной ее мог назвать только точно такой же ворон, как и она. В это время, мой попутчик этого хутора, уже наполнил оба наших стакана, и приготовился.

– Храните небеса ее душу. – сказал я, вытянул стакан в сторону Попа, повторяя его жест, и выпил до дна. Следом выпил Дед.

– Вот это по-нашему, добро пожаловать на поминки. – одобрительно кивнул мне Поп, и тоже выпил.

Все остальные сделали тоже самое, и мигом загудели, как и прежде. Тем временем здоровенная муха, выползла из ноздри приставленной, только из другой, и вновь принялась летать над ее головой, мерзко и громко жужжа. Мне на мгновение показалось, что Болотница даже, немного подергала носом, от щекотки, но я не придал этому внимания.

– Да ты прикуси чего-нибудь. – сказал мне Дед.

Я взял соленый огурец, который был невероятно мягким и кислым, и собственно прикусил. Горечь поповского самогона сразу же ушла, а в груди потеплело. Взяв со стола кусок непонятного мне мяса, я поднес его собаке, она некоторое время судорожно тыкала в него носом, а потом в один миг резко проглотила его.

Две бабки, которых я встретил сразу, как только моя нога коснулась границы этого хутора, пили не ожидая никого, постоянно смотрели в мою сторону, обсуждали, и кивали головами в разную сторону, не то осуждающе, не то сожалеюще. И лишь хищнический взгляд Вдовы, сверлил и обжигал меня. Она сидела в углу, слева от Попа, под странного вида иконой. Изображение было смазано, и еле-еле на черном фоне вырисовывался какой-то силуэт. Вдова сама себе налила стакан, и подняв его, кивнула в мою сторону, заглядывая мне своими зелеными глазами, прямо в душу. Мой стакан оказался уже наполнен, а Дед свой уже допивал. Я повторил движение Вдовы, и мы синхронно выпили. Смущенный взгляд этой черноволосой добротной женщины, опустился сначала вниз, а потом забегал по всей комнате, не зная за что уцепиться.

– Ну так вот, – заговорил со мной Дед, с полным ртом закуски. – Муж то ее, ну Вдовы, раньше работал главврачом в райцентре, ну и хирургом по совместительству. Любил он это дело, людей резать, да только не скальпелем, а топором. Уволил всех хирургов, и проводил операции один, никто не выживал на его столе. Он единственный кто знал свою фамилию, Клитыгин вроде.

– Ну что-то подобное я слышал. – ответил я.

– Жуткими делами занимался там, в своей больнице. Затем, чтобы шум не поднимать уволили его по-тихому. Ходил здесь потом безработный по хутору с безумными глазенками, да заглядывал всем в окна. А потом скоропостижно умер.

– Во дела. – изобразил я интерес, – Уж лучше он, чем мы.

Мы вместе с Дедом рассмеялись, и накатили еще пару стаканов подряд. К этому времени я уже знатно охмелел, и мой правый глаз уже начинал меня подводить, пытаясь каждый раз закрыться. Болотница, же, лежащая посреди комнаты, как мне показалось сменила положение рук. Как только я вошел в комнату они были вытянуты вдоль тела, сейчас же они скрещены на груди. Списав это на крепкий самогон, я предложил Деду выйти подышать воздухом, покурить сигарет. На что он сразу согласился.

Холодный свежий воздух в миг ударил мне по ноздрям, а легкие наполнились им до основания. Следующим выдохом был сигаретный дым, который был не тяжелее этого тумана, который по моему предположению часто окутывает эти края. Дед усадил меня на лавку рядом с крыльцом, сам сел рядом, задымил чем-то крепким. Собачонка, вышедшая вслед за нами, села напротив меня, и своим мутным взглядом уставилась на мои ноги, так и зависла.

Где-то возле колодца, шуршал и матерился Поп. Я даже не заметил, как он вышел раньше нас. Он что-то искал в своих черных одеяниях, затем притих, и словно корова мочится, с таким же звуком, стал ссать, где-то в районе забора.

– Дед! – заплетающимся языком кричал он. – Ты гребаная паскуда, это ты все виноват!

Дед не обращал внимания, а лишь затягивался чем-то крепким, ухмылялся, и выпускал тугой дым.

К тому времени, часть скорбящих выкатила на улицу, чтобы справить нужду, и как это водится покурить да поговорить на воздухе. Вышли практически все, кроме Вдовы.

– Я не удивлюсь, если и покойница встанет и выйдет. – подшутил я Деду.

– Знаешь, я тоже. – ответил он мне, и мы снова, как и прежде залились дружеским смехом.

Поп, справив свои дела, с распахнутыми балахонами, пьяный, еле стоящий на ногах, начал приставать ко всем:

– Убийцы! Это вы все ее загубили! Мою Болотницу, мою любовь!

– Тьфу, застегнись! Опять пережрал! Присядь посиди, подыши воздухом, а то вон как набрался, сдалась она нам! – что-то подобное отвечали все, к кому он вязался.

Поп присел на порог, что-то промычал, затем резко встал, и собрав ноги в кулак, пошел обратно в хату, круша все в сенях, и спотыкаясь. Скорбящие проводили его взглядом, и дальше продолжили смех и улюлюканье.

– Ну что Дед, пошли накатим за упокой. – предложил я.

– Ты К. иди, а я тут посижу, подышу. Что-то мне не очень.

– Ну как знаешь, если что свисти.

Я двинул в дом, собака за мной, а народ больше не уделял мне такого внимания как прежде, что и было хорошо.

Ступив в сени, в тусклом освещении я узнал силуэт