Анастасия Муравьева Трезубец

У одного мужчины умерла немолодая жена, оставив ему большую квартиру в центре Петербурга.

Этот мужчина был совсем не похож на чахоточного жителя Северной столицы, а, напротив, невысок ростом, сухощав и загорел, и мягкое гортанное «гэ» выдавало в нем уроженца Краснодара. Он приехал сюда на заработки, оставив в родном городе жену с дочкой, и, конечно, совершенно не рассчитывал, что с ходу заделается альфонсом.

Но так вышло, что еще в аэропорту его заприметила и подошла, вихляя на каблуках, пожилая дама, будущая жена, которая оказалась на двадцать лет его старше. Она сразу взяла нашего краснодарца в оборот, устроила работать к себе на фирму, занимавшуюся продажей лодок и яхт, где он, не имея никаких особых навыков, бегал по поручениям, делал мелкий ремонт, а то и просто сидел сиднем, слоняясь по огромной квартире, и озирался настороженно, похожий на уличного поджарого кота.

Сытая жизнь не заставила его растолстеть или обрюзгнуть, он очень заботился о своем здоровье, следил за фигурой и, косясь на сдававшую с каждым годом жену, надеялся вскоре зажить настоящей, счастливой жизнью. Он рассчитывал, освободившись, выписать из Краснодара первую жену с дочкой, а то и жениться в третий раз, на какой-нибудь юной красавице, благо квартира в центре и наследство позволили бы ему сделать это.

Краснодарская жена, кстати, узнав о его корыстном браке, раз и навсегда оборвала с ним связь, резко перестав общаться и запретив дочери, так что раздумывая о воссоединении с семьей, он понимал, что это лишь мечты, дань иногда просыпавшемуся голосу совести.

Пожилая жена раздражала его во всем, даже в мелочах, вызывая вспышки ярости, которые он душил немотой, боясь обнаружить свою ненависть. С годами злоба притупилась, как и все сильные чувства, оставив после себя лишь оцепенение и заторможенность.

Жена списывала это на мужской климакс и авитаминоз и судорожно пыталась расшевелить молодого мужа, иногда доходя в этом до совершенно безумных попыток. Иначе чем объяснить, что в тот теплый июльский вечер, когда они поздно возвращались из гостей домой, бредя чинно по парку, она вдруг выдернула свою руку из его ладони и задорно рассмеялась.

– А слабо искупаться, а? – заливисто хохоча, крикнула она, на ходу сбрасывая босоножки с золочеными ремешками. Поджимая ноги и взвизгивая, жена устремилась вниз по склону к мутным водам безымянной речонки, которая текла через парк, служа пристанищем уткам.

Напрасно он старался отговорить ее, убеждая, что купаться здесь опасно и неизвестно какое дно, не говоря уже о том, что в речке плещутся бездомные собаки, – жена ничего не хотела слушать.

Ее смех еще звенел в тиши парка, когда она начала заходить в воду, и он смотрел, как исчезают в воде ее бедра и толстые плечи, видна осталась лишь голова с короткой мальчишеской стрижкой, несуразно венчающей громоздкое тело. Он всерьез беспокоился, что она может ногой напороться на бутылочный осколок, которыми наверняка просто устлано дно этой грязной реки.

И вдруг жена оступилась, неуклюже взмахнула рукой и как-то плавно, заваливаясь и кренясь вбок, как большой корабль, пошла ко дну. Сначала он решил, что жена дурачится и подошел ближе, чтобы уговорить ее вернуться на берег, но потом сообразил, что она тонет. Жена не захлебывалась, не молотила руками по воде, а просто уходила под воду, как в замедленной съемке отчаливает пароход, раскрыв в молчаливом крике рот.

Если бы он бросился к ней, то, конечно, успел бы вытащить ее на берег и спасти, но он стоял неподвижно у береговой кромки, и терпеливо наблюдал, как все удачно складывается: ее босые следы идут до самой воды, а отпечатки его ботинок – вот где заканчиваются, всем ясно, что он дальше не спускался.

Он еще немного постоял, дождавшись, пока ее стриженая голова перестанет появляться над водой, и громко позвал на помощь. Его голос, тонкий и пронзительный, эхом разнесся по пустынному парку, и на зов прибежала пьяная компания, засидевшаяся за шашлыками. Он, подпрыгивая от нетерпения, умолял спасти жену, подвыпившие мужики полезли в воду, рискуя утонуть сами, и пошатываясь, довольно быстро вытащили на берег тело.

«Не очень-то она молоденькая у тебя», – удивленно сказал один из них, очевидно, надеявшийся спасти не то русалку, не то морскую диву, когда вытащил толстую тетку с вывалившимся изо рта распухшим языком. Они положили жену на живот, из нее потоком хлынула мутная речная вода, потом перевернули на спину и несколько раз вяло развели ее руки в стороны. Это, конечно, не помогло, жена не начала дышать, вперив остекленевшие глаза теперь уже в небо, наконец-то отведя мертвый взгляд от лица мужа.

Стоя за гробом, он удивился, насколько одинокой была его жена, решившая ночью искупаться в речке, потому что на похороны пришли одни сослуживцы. Рыдала под разноцветными зонтами бухгалтерия, стояли коренастые мужики в куртках, видимо, водители из хозотдела, которые привезли венок, вот и все.

А ему, как он и предполагал, досталась огромная квартира, других наследников у жены не оказалось. Он немедленно перетаскал всю мебель в одну большую комнату, в три окна, и уже приготовился зажить счастливо, но в первую же ночь после похорон, лежа на брачной постели, неожиданно взглянул в огромные окна и обомлел, увидев на противоположной стене тень гигантского трезубца. Тень медленно ползла, увеличиваясь в размерах, отбрасывая рогатые отсветы на потолок, вот уже и люстра в его комнате утонула во тьме. Трезубец вырос перед ним, колеблясь, словно в свете свечи. У него похолодело и обмерло сердце, он вскочил с постели и бросился на кухню, судорожно принявшись сгребать лекарства в шкафчике, непослушной рукой накапал корвалол и выпил его залпом, как водку.

Когда, опасливо оглядываясь, он вернулся в комнату, трезубца уже не было. Он лег, дрожа, обратно в постель, но сон не шел, и он ворочался до утра. Днем его мутило, раскалывалась голова, он заранее принял снотворное и лег в постель засветло, с ужасом ожидая появление трезубца, и он возник, еще больше вчерашнего, заполонив комнату и погрузив ее во тьму так, что погасли, мигнув, лампочки в люстре.

Так продолжалось каждую ночь, и наш вдовец, потеряв сон и покой, мучаясь от остановок сердца, даже сходил в церковь и попросил батюшку освятить квартиру.

Священник, одышливый, равнодушный старик, пришел, заглянул во все углы, словно собирался эту квартиру купить, поджав губы, махнул кадилом, брызги разлетелись, попав даже в самого вдовца, но это не помогло, трезубец продолжал надвигаться каждую ночь, окутывая квартиру тьмой.

Он появлялся исподволь, согнувшись устало, будто брел издалека, но по мере приближения к