Его не привлекали красивые люди, ведь в них редко было что-то необычное. Как говорил Толстой в своей многострадальной «Анне Карениной»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Так же и с красотой. Есть определённый её стандарт. Понятие о привлекательности и красоте у Виктора было своё. Если бы его спросили, кто нравится ему больше – фотомодель или молодая мать со своим первым ребёнком на руках – он бы, не задумываясь, выбрал второе.
Но был у Виктора страх: а если портрет получится плохо? Лицо – отражение человеческой души. Виктор считал себя не в праве коверкать чью-то душу. Наверное, он бы и не начал это дело, ограничиваясь морскими пейзажами, привычными и милыми его сердцу. Но не давал ему покоя тот парень из самолёта, тот образ. Странный и красивый молодой человек, холодный взгляд которого преследовал Виктора всё время, что он был на острове. Может, если нарисовать, это закончится?
Виктор рисовал долго, получив в итоге то, что хотел – фотографически точное изображение того парня. Он был очень красив внешне. Как раз в тех обычаях человеческого идеала, установленного обществом. На это изображение юный художник затратил множество сил и времени. У парня были правильные черты лица, густые иссиня-чёрные волосы, кожа со смуглым оттенком и ангельски голубые глаза. Парень был атлетически сложен, высок, в меру мускулист.
Картину оценили взрослые люди. А дети почему-то разбежались, будто боясь того, что увидели…
Виктор повесил портрет в специальной комнате, которую именовал галереей. Там уже висели самые новые его рисунки. В галерее царил творческий праздник красок. Картины запечатлели на себе всю мыслимую и не мыслимую цветовую гамму. А портрет мрачного юноши казался чёрной кляксой во всём этом разноцветии. Виктор назвал юношу Диавалем – имя всплыло в голове как-то само собой.
Рисунок притягивал к себе взор больше других. Бывало, Виктор стоял и просто смотрел на парня. А Диаваль смотрел на него в ответ своим холодным, пробирающим до костей, словно январская стужа взглядом. В портрете было что-то, чего Виктор понять не мог. Наверное, как раз то, что напугало деревенских детишек.
Эта внешняя недосказанность вызывала интерес. О ней Виктор думал круглосуточно. Когда общался с местными жителями, слушал болтовню Тима по телефону или даже просто смотрел на разбивающиеся о скалы морские волны. Виктору казалось, что он наткнулся на что-то нереальное. Он был уверен, что если разгадает загадку юноши – по-новому откроет мир себе и другим.
Виктор стал рисовать. Рисовать Диаваля снова и снова. Он проводил за работой всё своё время. Лишь иногда выходил из своего домишки в маленький сельский магазинчик, добыть продуктов быстрого приготовления. Говорить с односельчанами ему тоже стало некогда. Бывало, спросит его тётя Маша о чём-то, а он и не услышит. Его стали так редко видеть на улице и с людьми, что и позабыли его имя. Малышня как-то назвала его Художником. Так стали называть все.
А к Диавалю на портретах прибавился ещё и устрашающего вида пёс, похожий на сторожевого. Пёс скалился или просто стоял у ноги мрачного парня, выступая дополнением его образа.
Как-то Художник рассматривал пса. Ему казалось, что есть в нём что-то знакомое. Ниточка размышления уводила всё дальше и дальше от реальности. Тонкую нить разорвал звонок мобильного телефона. Художник, казалось, прямо услышал, как она с тихим хлопком лопнула.
– Алло, – резким и раздражённым голосом. – Кто это?
– А это…это Агния. У тебя на дисплее не высветилось? – говорила со своей обычной робостью.
– Высветилось. Не посмотрел. Чего хотела?
– Я тебе хотела сказать… хотела…
– Ну скажи уже, раз хотела.
– Хотела сказать, что…ты мне нравишься очень. И рисунки твои…и ты сам… приезжай ко мне?..
Художник хмуро прослушал её сбивчивую речь и отложил кисточку. Голова уже гудела. Сейчас ему было совершенно не до пустых признаний глупой девочки. Внимание Художника переключилось с телефона на своё произведения. На холодные глаза юноши. На оскаленную пасть пса. А в трубке всё ещё ждали ответа.
– Алло? Виктор, ты меня слышишь?
Виктор. Давно он не слышал к себе такого обращения. Так давно, Что сначала и не понял, что спрашивают его, а не кого-то стороннего.
– Слышу. Понимаешь, мне сейчас некогда, работаю.
–Но ты слышал, что я говорила?..
– Ммм… Слышал. Извини, мне не до этого сейчас. Да и не хочется мне тратить время на такие странные чувства. К тому же ты не так мне нравишься.
В трубке послышался вздох. Почему-то он тоже напомнил Художнику звук обрывающейся нити. Потом гудки. Они – словно стоны раненого зверя… Больше Художнику никогда не звонили. Впрочем, не звонил и он.
Художник боялся. Постоянно. Его напрягала собственная зацикленность на Диавале и Стороже, как он назвал пса. Он чувствовал, что что-то не так… Пожалуй, стоит отвлечься. Он спустился к морю и нарисовал его. Но рисунок получился мёртвый… Море казалось серым, пусть и красивым. Оно вселяло ужас. Злобу. Грусть. Ненависть.
Художник был в ужасе… Он рисовал снова и снова. Деревья, море, камни, небо. Но эти рисунки пугали людей не меньше, чем Сторож и Диаваль. Эти двое оставляли след на каждой картине. Галерею Художника боялись, его самого обходили стороной. Бабушки крестились.
Как часто Художник думал, в чём смысл картины – любой картины любого художника. Чтобы люди хотели на неё смотреть, быть её ценителями. Обсуждать картину, выискивать её преимущество и недостатки.
Художнику стало казаться, что страшные жители его портретов следуют за ним по пятам. Он оглядывался и везде встречал ангельские глаза с волчьим оскалом… Художник просил помочь ему. Безустанно твердил, что его преследуют, он в опасности. От него шарахались, будто опасаясь заразиться безумием.
А в один день Художника не стало. Он долго ходил по старому дому и что-то бормотал. А