каждой букве, но слова звучали по-прежнему чётко, словно кто-то говорил из Петиной глотки. Ребят больше не было – были только тени ночного Стоунхенджа при свете полной Луны. Маша подошла к панорамному окну. Тени. Открыла его. Были. сделала шаг и пропала за оконной рамой. Неподвижны. Врачи скажут, что смерть наступила в полёте, но я-то знаю, что прыгала Маша уже мёртвой.

– Ладно, оставлю вас кое с кем наедине. – Голос заелозил, как настраиваемая струна. Петина голова открыла глаза и обвела стеклянным взглядом всех истуканов в пижамах.

– Uniform? Ja-ja, gut. – довольствовался немецкий гость. Лёва повёл носом, как кролик, очки съехали с переносицы. Взгляд лунатика продолжил блуждать. Мимо фиолетовых шортиков, через мокрые штаны с просторными карманами и две пары одинаковых клетчатых пижам к жёлтым штанинам кигуруми. Всё выше и выше, к кудряшкам под капюшоном с мордочкой Пикачу. Взгляды встретились. По телу Пикачу прошла дрожь, и одна нога его подогнулась.

– jüdischer junge, jüdischer junge! Уберите, вон, вон! – Заревел немец. Петины конечности стали бешено извиваться, как щупальца жарившегося живьём осьминога.

– Ой, да ты бы на себя посмотрел при жизни: карие глаза, жопастый, да ещё без яичка. – Пикачу сразу понял, с кем имеет дело, и встал в стойку. Только он здесь контролировал трафик выпадов в адрес евреев. Все стали потихоньку отходить от оцепенения. Виолетта озадаченно уставилась на распахнутое окно, откуда снег крупными хлопьями заносило в квартиру, Стёпа прикрыл область паха руками.

– Они знают, кто ты? Знают?! Скажи им, мерзкая рептилия! – взвинтился немец.

– А откуда ты русский-то вообще знаешь? – Пикачу в свойственной ему манере ответил вопросом на вопрос.

– Со Сталиным в нарды играл… Тьфу, сейчас не важно! – Петина челюсть болталась как ящик, вышедший из пазов, губы бессмысленно повторяли звуки, производимые голосом изнутри. – Я хотел предотвратить это, но нас оказалось слишком мало, и было уже слишком поздно… Вы оказались сильнее – я должен это признать. Я хотел поработить человека, вы его купили. Я придумал «Циклон Б», вы придумали фармацевтику, я навязывал превосходство арийской расы, вы добились рабства по найму…

Стёпа, заядлый участник забивов, влетел с фанатки в Петино тело. Оно перекинулось через мешок и сделало пару нескладных кувырков. Не успело оно остановиться, как Стёпа насадил его на плечо, разбежался и протаранил им стену с большой японской гравюрой эпохи Эдо. Та легко проломилась, и тело исчезло за облаком штукатурки и щепок. Стёпа кое-как смог удержаться на ногах и теперь выжидающе глядел на оседающую пыль. Вдруг что-то хлопнуло и он, будто от испуга, дёрнулся и упал ничком с простреленной головой. Из мглы, прихрамывая, вышло Петино тело. В его руке был «Вальтер» девятого калибра. На нём сверкал начищенный железный орёл, несущий грозного паука. Виолетта только успела промолвить: «Пап, ну зачем…». Парочку клетчатых оно прошило одним выстрелом. Оба, как отключенные от питания роботы, синхронно сложились на полу. Появилась фора, и Виолетта забежала за торец дивана, но увы – место уже было занято. Она, хныча и вереща, поползла по Пикачу, налегая на него своим крепким девичьим телом. Пикачу, оказавшись меж двух жарких полюсов, вдохнул её запах и ощутил аромат предсмертного адреналина. Того самого, который делает загнанную дичь несъедобной, ради которого кошки перед тем, как придушить, играют с мышами. Виолетта получила удар кулаком в солнышко и серию выталкивающих пинков. Её бёдра оказались в зоне обстрела и были тут же ликвидированы. Виолетта в животном беспамятстве вцепилась в шерстку на голени Пикачу, но жёлтые лапки стали неистово брыкаться. Наконец, свинец ослабил её хватку и усмирил её пыл. Шаги приближались. Пикачу дышал со свистом подступающей астмы. Нога наступила на пульт. Включился звук.

Клайд, уже пятьдесят лет как отошедший от дел, объявлял:

– И награду киноакадемии за лучший фильм получает… – он иронично смотрит в зал, затем на свою напарницу. Бони пихает его, нервно улыбаясь. В театральном отчаянии он передаёт ей конверт. Бони с нажимом объявляет: «Ла-ла Ленд». Диван, продавившись, скрипнул. На сцену выплыла вся команда фильма. А прямо за подлокотником, как в обреченном окопе, сидел Пикачу и вспоминал всю свою жизнь. Его воздетая в мольбе голова сейчас была лёгкой мишенью. Продюсеры благодарили всех на свете за то, что у них такой острый нюх. Беззвучный вальс снежинок пронзал строгий вой полицейских сирен. Очаровательная Эмма Стоун не могла сдержать слёз. Мигалки окрасили клубящуюся бездну за окном в тревожные, кусачие цвета. По сцене заметались бойцы невидимого фронта – толстяки в наушниках.

– Извините, вышла ошибка – перехватывает микрофон один из продюсеров, – «Лунный свет» – вы, ребята, взяли лучший фильм. По двери барабанит Ларс Ульрих: «Откройте, полиция!». Пикачу, едва касаясь, водит растопыренной лапкой по чёткому овалу кровавой лужицы. Сцена понемногу чернеет, как если бы сливки разбавляли «кофейком», которого Петя так и не дождался. Зал солидарно шумит. Петя поднёс пистолет к виску и выстрелил.