возиться придётся.
В квартире было темно и тихо. Пахло мандаринами. Стараясь не шуметь, Ирина пристроила под ёлку пакет с подарком – фирменными джинсами, купленными втридорога у фарцовщиков, и повернулась к двери.
Что её заставило заглянуть в спальню? Она не знала. Потом она много думала об этом и каждый раз в глубине души понимала: как хорошо было бы, если б она тогда просто вышла из квартиры и отправилась на работу. Как хорошо было бы, если б по пути домой в ту ночь она действительно сломала ногу. Как хорошо было бы, если б Сашка Ивлев праздновал свой Новый год дома и никуда не звонил…
Через четверть часа она стояла на улице, а в душе мела ледяная беспросветная вьюга. В эти пятнадцать минут она лишилась двух самых близких людей: мужа и единственной подруги Милочки, с которой дружила с семи лет…
Она сожгла все мосты. В месяц уволилась с работы, обменяла свою комнату в коммуналке, где родилась, выросла и жила до встречи с мужем, на комнату в Одессе. Главврач долго уговаривал её, даже предлагал повышение, но Ирина твёрдо стояла на своём. Когда она принимала решение, её было не остановить.
Никто и не собирался её останавливать…
На работе она сказала, что переезжает в Свердловск, и главврач долго удивлялся, почему она не хочет увольняться переводом, а подала заявление «по собственному желанию». Ирина не желала, чтобы коллеги знали, куда на самом деле она переезжает. Она хотела оборвать все концы, чтобы найти её было невозможно.
Никто и не собирался её искать…
…Скандал на кухне разгорался. Мадам Эпельман завывала, как бензопила. Ирина поморщилась от нараставшей мигрени и нашарила тапочки. Надо пойти узнать, что всё-таки случилось… Все соседи были на кухне. Они стояли полукругом вокруг чугунной плиты, где хозяйки готовили еду. Ирина протиснулась вперёд. – Ой, вэй! Когда в этом доме будет, наконец, покой? Когда, наконец, закончится этот халоймес? Когда трудящийся человек будет защищён от бандитского произвола? Когда, я вас спрашиваю?! Мадам Эпельман возвышалась над плитой, угрожающе потрясая скалкой над головой ободранного полосатого кота. Двумя лапами кот обнимал кусок мяса и, прижав к голове рваные уши, с урчанием вгрызался в него. Когда скалка приближалась, он закрывал глаза, вжимался в чугунную решётку, но попыток удрать не делал. – Что случилось? – спросила Ирина, поскольку остальные жильцы как-то странно молчали. – Троглодит! – возопила мадам Эпельман. – Он снова здесь! Куда его только не отвозили. Таки в последний раз это была Индия! Ви представляете, мадам Орлова?! Миша отвёз его в Индию! Три года мы жили в покое, шоб нам жить так и дальше… И вот он опять здесь! Ирина подошла к плите и протянула руку. Кот весь съёжился, но мясо не отпустил. – Осторожно, мадам Орлова! Это дикая и злобная тварь! Его осталось только удавить! Другого способа избавиться от гнусной скотины я не вижу! Рука коснулась редкого, с проплешинами меха. Ирине показалось, что она трогает облезлую кроличью шапку, в которую завёрнуты грабли. Под шерстью на коже ощущались какие-то струпья. Лихорадочно дрожа, кот заглотил последний кусок и прижался к плите, ожидая расправы. Ирина погладила его по голове, между рваных ушей. – Как тебя зовут? – спросила она тихо. – Троглодит, – отозвался кто-то из жильцов. Кот взглянул ей в глаза. Разве может быть столько тоски и безысходности в кошачьем взгляде? Разве у животных бывает душевная боль? – Барсик, – сквозь слёзы, внезапно набежавшие на глаза, Ирина улыбнулась коту, – хочешь жить со мной? Всё так же глядя ей прямо в душу, кот, подволакивая заднюю ногу, подошёл к краю плиты и вдруг запрыгнул Ирине на грудь, мягко обняв лапами за шею. Он был лёгкий, почти невесомый. Ирина вновь провела ладонью по облезлому боку, чувствуя пальцами каждую косточку, словно гладила скелет. Соседи молча расступились, когда она пошла с кухни. Молчала даже мадам Эпельман. На пороге своей комнаты Ирина обернулась: семь человек не отрываясь глядели ей вслед. – Он больше не будет воровать, – тихо сказала Ирина и вошла в комнату.
…Скандал на кухне разгорался. Мадам Эпельман завывала, как бензопила. Ирина поморщилась от нараставшей мигрени и нашарила тапочки. Надо пойти узнать, что всё-таки случилось… Все соседи были на кухне. Они стояли полукругом вокруг чугунной плиты, где хозяйки готовили еду. Ирина протиснулась вперёд. – Ой, вэй! Когда в этом доме будет, наконец, покой? Когда, наконец, закончится этот халоймес? Когда трудящийся человек будет защищён от бандитского произвола? Когда, я вас спрашиваю?! Мадам Эпельман возвышалась над плитой, угрожающе потрясая скалкой над головой ободранного полосатого кота. Двумя лапами кот обнимал кусок мяса и, прижав к голове рваные уши, с урчанием вгрызался в него. Когда скалка приближалась, он закрывал глаза, вжимался в чугунную решётку, но попыток удрать не делал. – Что случилось? – спросила Ирина, поскольку остальные жильцы как-то странно молчали. – Троглодит! – возопила мадам Эпельман. – Он снова здесь! Куда его только не отвозили. Таки в последний раз это была Индия! Ви представляете, мадам Орлова?! Миша отвёз его в Индию! Три года мы жили в покое, шоб нам жить так и дальше… И вот он опять здесь! Ирина подошла к плите и протянула руку. Кот весь съёжился, но мясо не отпустил. – Осторожно, мадам Орлова! Это дикая и злобная тварь! Его осталось только удавить! Другого способа избавиться от гнусной скотины я не вижу! Рука коснулась редкого, с проплешинами меха. Ирине показалось, что она трогает облезлую кроличью шапку, в которую завёрнуты грабли. Под шерстью на коже ощущались какие-то струпья. Лихорадочно дрожа, кот заглотил последний кусок и прижался к плите, ожидая расправы. Ирина погладила его по голове, между рваных ушей. – Как тебя зовут? – спросила она тихо. – Троглодит, – отозвался кто-то из жильцов. Кот взглянул ей в глаза. Разве может быть столько тоски и безысходности в кошачьем взгляде? Разве у животных бывает душевная боль? – Барсик, – сквозь слёзы, внезапно набежавшие на глаза, Ирина улыбнулась коту, – хочешь жить со мной? Всё так же глядя ей прямо в душу, кот, подволакивая заднюю ногу, подошёл к краю плиты и вдруг запрыгнул Ирине на грудь, мягко обняв лапами за шею. Он был лёгкий, почти невесомый. Ирина вновь провела ладонью по облезлому боку, чувствуя пальцами каждую косточку, словно гладила скелет. Соседи молча расступились, когда она пошла с кухни. Молчала даже мадам Эпельман. На пороге своей комнаты Ирина обернулась: семь человек не отрываясь глядели ей вслед. – Он больше не будет воровать, – тихо сказала Ирина и вошла в комнату.