Что он уличил полкового квартирмейстера фон Питтена в злоупотреблениях и мздоимстве, чему имеет неопровержимые доказательства. И что в приватном разговоре сообщил об этом фон Питтену, предложив ему поступить как офицер и человек чести. Остзеец дал ему честное благородное слово, что непременно сведет счеты с жизнью, но попросил отсрочку на два-три дня, поскольку обязан уладить какие-то важные дела личного характера. Вполне удовлетворенный таким исходом, Вольницкий на это согласился, а на следующий день был отравлен и пришел в себя лишь спустя месяц, в германской клинике.

С письмом Вольняцкого я вновь направился на рапорт к полковому командиру, чем вызвал явное неудовольствие господина полковника, который совсем недавно лично представил фон Питтена к награде. Через неделю он объявил мне, что проведенное аудитором Мишулиным расследование совершенно никаких злоупотреблений по квартирмейстерской части не выявило. А еще полковой священник отец Кирилл заявил, что готов поручиться за невиновность фон Питтена, поскольку покойный был образцовым христианином. Поэтому рапорту моему опять хода так и не дали.

Далее последовал еще один странный эпизод – из Военного министерства пришло уведомление, что родным фон Питтена орден его вручить «никаких возможностей не имеется», а посему награда препровождается в полк, где служил погибший герой. В пояснительной записке сообщалось, что из всего рода фон Питтенов жив лишь его отец, престарелый барон, состояние которого, очевидно в силу преклонного возраста, отягощено слабоумием. Награду погибшего принять он категорически отказался, заявив, что никакого сына-корнета в гусарском полку у него никогда не было.

Осенью следующего года наш полк выступил в новый поход против французов, спасать союзников-пруссаков. В этот раз дрались мы упорно и зло, все хотели отыграться за наш позор при Аустерлице. Да только закончилось все еще одним поражением, опять побили нас французы в генеральной баталии при Фридланде. А затем государь император подписал в Тильзите с Бонапартом мирный договор, и стали мы по этому договору с французами как бы даже союзники.

В этот период офицеров армейской кавалерии нередко использовали как курьеров фельдъегерской службы, препоручая им доставку важной корреспонденции в нашу дипломатическую миссию во французской столице. И штабс-ротмистр Соболь, вернувшись из такого парижского вояжа, привез совершенно удивительные известия.

Гуляя по набережной Сены и любуясь видами, он внезапно столкнулся с корнетом фон Питтеном, которого сразу узнал, несмотря на партикулярное платье. Поразительным образом воскресший остзеец встрече с бывшим однополчанином совершенно не обрадовался, и только с кислой миной утверждал, что «господин гусар обознался». В результате Соболь набросился на него с кулаками, обвиняя в дезертирстве и предательстве. Случился совершенный скандал, прибыли жандармы, а пока Соболь с ними объяснялся, фон Питтен успел улизнуть.

Взбешенный Соболь немедленно доложил об этом прискорбном происшествии русскому посланнику в Париже, генерал-адъютанту графу Ч., который отправил французским властям официальный запрос о выдаче дезертира. Через день графа пригласили во французское военное министерство, где в максимально вежливых выражениях объяснили, что выполнить его просьбу совершенно не могут. Поскольку никакой это не остзейский барон фон Питтен, а маркиз Валери Валентин Вивьен Вобан де Путэн, французский шпион, поступивший в наш полк по искусно подделанным документам и следовавший тайным инструкциям самого французского императора. Причем этот агент Бонапарта ухитрялся не только слать тайные депеши во французский штаб, но и вводить в заблуждение наше армейское командование. Вот и получается, что этот самый де Путэн не только корнета Вольняцкого отравил, но и приложил руку к разгрому союзных войск под Аустерлицем, чем поспособствовал поражению союзников в кампании 1805 года».

Тут Петр Клавдиевич прервался, и с явным удовольствием наблюдал за моим изумлением, улыбаясь и попыхивая трубкой. Должен признаться, что рассказанная отставным гусаром история действительно меня поразила. Но не столько сам «сюжетец», хотя и он оказался весьма занятным, сколько личность одного из действующих лиц – коварного шпиона и убийцы.

Обретя, наконец, дар речи, я совершенно искренне признался отставному гусару, что никогда и не подозревал, что в закулисной истории наполеоновских войн обитали столь диковинные персонажи. Да и вообще, искренне полагал, что такого рода безжалостные отравители, не брезгующие совершенно ничем ради достижения своей цели, остались во временах семейства Борджиа, и в наш просвещенный девятнадцатый век уже не встречаются.

Петр Клавдиевич усмехнулся, очевидно, с высоты его возраста мое прекраснодушие выглядело забавным и наивным, и продолжил: «Но самое удивительное, милостивый государь, что на этом история сия отнюдь не заканчивается, а имеет продолжение, причем самое невероятное. Я-то осенью двенадцатого года вышел в отставку, а вот мой однополчанин, офицер Гроздич, повоевал в кампаниях тринадцатого и четырнадцатого годов. Был представлен к наградам, получил чин подполковника, дошел до Парижа. Правда, после Лейпцига служил он уже не при нашем полку, а был прикомандирован к штабу армии, исполнял обязанности адъютанта самого генерала В.

Как-то, уже после окончания Венского конгресса, подполковник Гроздич заехал ко мне в гости. Разговорились мы со старым боевым товарищем, вспомнили былые времена, любимой жженки выпили. От него-то я и узнал новые удивительные подробности про отравителя Вольняцкого. В 1814 году, после взятия Парижа, чинами Особой канцелярии Военного министерства был изъят тайный архив французской разведки. Среди вороха всевозможных бумаг, нужных и не нужных, были обнаружены документы действовавшего в Варшаве разведывательного бюро некого господина Биньона. А среди них – личный формуляр маркиза Вобана де Путена. И вот тут–то и выяснилась, что никакой это не дворянин, а бастард, ублюдок по-нашему, маркиза де Вобана. Но самое

поразительное, что Вобан де Путен – не один человек, а целых трое. Побаловался маркиз с какой-то дамой из третьего сословия, а она и родила от него тройняшек, близнецов, которых назвали Валери, Валентин и Вивьен. Детишки хотя и неказисты были, но и внешностью, и голосом, и повадками, походили друг на друга как горошины из одного стручка. Обучались в иезуитском монастыре, причем проявили недюжинные способности к иностранным языкам, из-за чего попали в поле зрения самого месье Тайлерана, решившего, что в абсолютной схожести братьев