публичность по некоторым делам и умножить разряды дел, по закону производимых в закрытом заседании.

Необходимо принять решительные меры к обузданию и ограничению адвокатского произвола… Давно уже пора принять меры против этого сословия, которое всюду, где ни распространялось, представляло величайшую опасность для государственного порядка…

Учреждение присяжных в уголовном суде оказалось для России совершенно ложным, совсем несообразным с условиями нашего быта и с устройством наших судов… От этого учреждения необходимо нам отделаться…»

Стачечников оправдал суд присяжных. Если этот суд вреден государству, зачем он? «Запретить» — мчится по бумаге синий карандаш императора.

II

В Москве на Земляном валу, в переулке Трех святителей, в доме под золотой крышей — обморочная тишина.

Не слыхать хозяев, не видать слуг.

Тимофей Саввич закрылся в своем дубовом кабинете. Не отворяет ни слугам, ни детям, ни самой Марии Федоровне.

Он сидит в кресле за столом, а на столе — вся коллекция замшелых бутылок.

В полночь стена с книгами раздвинулась, и в кабинет вошла Мария Федоровна. Тимофей Саввич сидит впотьмах.

— Ты знала и эту мою тайну, — усмехается он. — Ты все знаешь, чего же тогда боишься? Я старообрядец, я не посмею убить себя.

— Принесла тебе чаю, Тимофей Саввич.

— Чаю можно. Я всю коллекцию… того. Без всякого наслаждения.

— Голубчик ты мой! Ну чего ты, все уже позади.

— Э, не-ет! Того, что пережил я, с избытком хватит на всю оставшуюся жизнь. Я… перед ними… на коленях! О господи, как я ненавижу этот рабочий скот! До ломоты в зубах ненавижу!

— Но ведь… все кончилось. Убытки давно перекрыты прибылью. За дело, дружок мой! За дело. Оно излечит.

— Нет! — вскакивает на ноги Тимофей Саввич. — Никогда! Я все решил. Я продаю мои фабрики. Все продаю. Все дело. Будем жить на проценты с ценных бумаг.

Мария Федоровна ставит кресло перед столом, садится удобно, надолго.

— Ты подумал о дочерях? Тимофей Саввич, у нас четыре дочери, и все они замужем за щелкоперами, все они без капитала и хороших видов на будущее. У нас, Тимофей Саввич, два сына, и один из них неизлечимо болен.

— Я от своего слова не отступлюсь. Отныне фабрика не мое дело.

— Но чье же? Сергей не может, Савва в Англии, и он ведь очень молод.

— Я повторяю: мануфактуру нужно продать.

— Нет!

В голосе Марии Федоровны такая власть, что Тимофей Саввич закрывает лицо руками.

— Оставь меня. Я ничего не хочу знать и ничего делать не буду. Я старый человек.

— Хорошо. Дай мне слово, что не наделаешь глупостей. У тебя в столе револьвер.

Он открыл стол, достал револьвер, положил возле чернильницы. Она взяла.

— Я сегодня же телеграммой вызову Савву.

Тимофей Саввич промолчал.

Ответ Саввы Тимофеевича был короток:

«Мануфактуру возьму на себя при одном условии: никто не должен вмешиваться в мои дела».

Мария Федоровна ответила:

«Согласна».

III

Запущенный, забытый богом, царем и властями городок Белозерск.

Ноябрьское небо до того отяжелело от влаги, что уже не в силах тащить груз облаков, и улеглось на землю. Сыро, скучно и горько.

Волков выкашливает легкие в Вологде, впрочем, теперь, наверное, уже в пути, его гонят в Усть-Сысольск.

Сазоновна по пути в Кириллов сбила ноги, не может идти, а здесь, в Белозерске, только дневка. С утра в путь. До Архангельска не менее пятидесяти дней ходьбы. Вот-вот грянет зима.

Вдруг к арестантам прибежал молоденький розовощекий тюремный доктор:

— Вы ткач? Моисеенко? Вы действительно Моисеенко? — и зарделся. — Я приказал дать вам и вашей жене подводу для проезда. Простите, что не сразу распознал.

Вечером доктор прислал ужин и два рубля денег.

«Вон куда весть дошла!» — подумал Моисеенко и весело подтолкнул Сазоновну:

— Не пропадем! Люди не дадут пропасть, коли знают, что ты за других пострадал. На Руси нас, страдальцев за чужую беду, испокон века любят.

Примечания

1

Угловые здания торговых рядов назывались глаголями.

(обратно)

2

Лука Иванов и Петр Моисеенко не знали о разгроме «Северного союза русских рабочих» в 1880 году.

(обратно)