уж, я тебя перед твоим мужем отмазывать не стану, ясно тебе? И перед фабрикой тоже. Хочешь трахаться — трахайся, но тратить время на поиски мужика, которому ты дала, и потом ещё и пытаться его посадить за то, что клюнул на твои сиськи, никто не станет, поняла?

— Трое, — совсем тихо сказала она, — их было трое.

— Послушай, — сказал Хуан уже помягче, — я тебя даже понимаю. Сначала связалась, потом подумала — ой, что же я делаю, что на работе скажут, что муж скажет. Тем более трое, это как-то не по-христиански, приличные женщины не дают троим сразу. Но давай подумаем, как умные люди. Изнасилование — это тяжкое преступление. Насиловать втроём — это значит, у тебя есть как минимум два свидетеля помимо самой жертвы, и если они на тебя обидятся за что-нибудь, запросто могут сговориться и сказать, что они тут ни при чём, проходили мимо и видели, как он совершает преступление, пытались отбить бедняжку, но не вышло. Это риск, понимаешь? Никто на него не пойдёт, во-первых. Во-вторых, зачем кого-то насиловать, если шлюхи на шоссе дают за тридцать песо? И в-третьих, ты пойми, тебя это не спасёт. Преступление тяжкое, расследовать будут всерьёз. Никто не станет сажать мужика только потому, что ты что-то там бормочешь про него. Будут искать доказательства, понимаешь? И найдут. Выяснят всё, что между вами произошло на самом деле. Как ты им улыбалась, как соглашалась идти с ними, как давала себя обнимать. И именно это узнает твой муж, и на работе твоей тоже узнают, что ты по своей воле вместо работы пошла на блядки. И это не будут обычные сплетни, это будут установленные следствием факты, подкреплённые доказательствами, ты понимаешь? Ты не отвертишься. Будет только хуже.

Само собой, она разревелась. Эти бабы всегда такие: когда объяснишь ей, что её уловки видишь насквозь и они дурацкие, начинают рыдать. На жалость давят или сами себя жалеют, кто их знает. Хуан вздохнул, встал, принёс ей стакан воды. Она благодарно кивнула, выпила, чуть успокоилась. Пробормотала извинения, встала и пошла.

Хуан посмотрел на часы. Проклятый рабочий день и не думал заканчиваться. Наоборот, он, можно сказать, только начался. Что там дальше по расписанию, кража телефона и двух бургеров из бардачка? Чем думают все эти граждане, и думают ли вообще?

Бормоча себе под нос проклятия, Хуан втиснулся в кресло и развернул буритос.

2

Всё было не так. Неправильно. Нечестно.

Она кричала, а её не хотели слушать. Она плакала — ей говорили: «Заткнись».

Мигель тоже не понял. Она уже была к этому почти готова. Он кричал, что она всё выдумывает, потому что насилуют только одетых как шлюхи дешёвок, а не приличных женщин, едущих на работу. И если с ней это случилось, значит, она вела себя как блядь, опозорила его перед людьми. И вообще её проблемы — фигня, подумаешь, выебали, женщина рождена для того, чтобы её ебали, а вот ему что делать? Он работу не может найти, понимает ли она, насколько серьёзна его беда? Что они будут завтра есть, тем более сейчас, когда она по собственной дурости потеряла работу?

Мир вокруг сошёл с ума. Диана хотела просто лечь, накрыться одеялом с головой и не дышать, и чтобы ни один звук не проникал снаружи. Но и этого ей не давали сделать. Надо было стирать платье, готовить еду из тех жалких остатков продуктов, которые она сможет найти в холодильнике, и думать, что делать дальше.

Нельзя было даже отмыться как следует: денег мало, воду надо экономить. А Диане хотелось стоять под душем пару часов, и чтобы горячая вода — немыслимая драгоценность — текла, текла, смывая с неё всё то, что, если его не смыть поскорее, въестся в кожу навсегда.

Она не могла.

Вечером Диана оделась и пошла на автобусную остановку. Когда автобус остановился и открыл двери, она зашла на заднюю площадку, чтобы водитель, не дай Бог, не увидел её, а она не увидела его и снова не расплакалась. Автобус ехал, дребезжа, а Диана беззвучно молилась Святой Марии Гваделупской. Просила защитить её, сделать так, чтобы ей простили вчерашний прогул и разрешили остаться.

Почему-то Диане казалось, что там, на далёких небесах, Святая Мария плачет.

Она была единственной, кто не оставлял их, женщин, никогда. Она не всегда могла помочь — ведь, в конце концов, тоже была всего лишь женщиной. Но её слёзы были с ними всегда. И если она могла, то заступалась за них перед своим Сыном.

Так вышло и сейчас. Старшая смены выслушала сбивчивые пояснения Дианы, покачала головой и сказала, что должна поговорить с начальством. Какое-то время Диана ждала под ослепительно белой дверью кабинета, а потом её попросили зайти. Участливый белый в до хруста накрахмаленной рубашке покивал головой, заверил её, что всё понимает и не может оставить её без работы в такой тяжёлой ситуации.

— Конечно, я помогу вам, — с сердечной теплотой в голосе сказал он. — С вами стряслась такая беда. К сожалению, многие женщины проходят через это, и каждый из нас должен делать всё от него зависящее, чтобы облегчить их ужасное положение. Не переживайте и приступайте к работе. И вот что: давайте я переведу вас на дневную смену. Так безопаснее.

Диана благодарила, стараясь не плакать. Место на дневной смене доставалось только самым лучшим, она и мечтать не могла о такой удаче. Да, чуть меньше денег, но всё равно это удача, пусть меньше, пусть, зато можно будет ездить на работу по утрам. Выходя из кабинета, она шептала: «Спасибо, спасибо, Святая Мария». Ведь это она помогла, больше некому.

Одна беда: теперь надо было отработать две смены подряд. Но работы Диана не боялась. Она боялась мужчин.

Товарки встретили её радостно. Все, конечно, знали, что вчера она не пришла, и думали, что больше не увидят её. До начала смены Диана успела вволю наплакаться и наобниматься. О переводе на дневную смену говорить не стала: пусть лучше сочувствуют, чем ненавидят. Они, конечно, узнают, но это будет потом. Сейчас ей нужна поддержка.

Слёз было много. У Арабеллы пропала сестра — Диана помнила её: совсем молодая, недавно замуж вышла. Нашли старшую дочь Мануэлы, искали больше недели. Мануэла говорила мало и совсем не плакала. Прямая, как палка, с сухими пустыми глазами, она гладила Диану по спине и тихо шептала: «Ты выжила, дурочка, ты выжила, помни об этом». У Ортенсии убили мужа, но она стеснялась много говорить о такой ерунде. Подумаешь, он всё равно без работы сидел.

Так странно. Здесь ерундой было убийство мужчины. Там, в мире мужчин, за пределами фабрики, в ерунду превращалось то, что её изнасиловали трое обмудков.

Диана работала и думала о том, как ей жить дальше. Как заставить себя не шарахаться от мужчин на улице. Как спать с Мигелем — а он ведь захочет. Как ездить на автобусе на