принюхиваться к аромату этой памяти, раздвигать её, как лепестки цветка, определять — вот эта тонкая и при этом сильная линия — дух промышленного подъёма конца 19 в. А вот предшествовавший основанию университета образ, живший в коллективном научно-пространственном воображении: образ российского института, удалённого от центра города, автономного, представляющего собой целый институтский городок, наподобие Оксфорда или Кембриджа.

В этих слоях-лепестках памяти, растворённой в воздухе парка, запахе университетских коридоров, я видела своего молодого дедушку, который учился в этом вузе много десятилетий назад, а потом каждый год ездил сюда на встречу однокурсников и продолжал ездить на эти встречи и в те годы, когда я там работала, хотя ему было уже за восемьдесят и университет был на другом конце города; видела своего отца — большого учёного, который учился здесь же, а потом работал и продолжает работать, был деканом одного из факультетов, директором научных институтов при этом вузе; видела свою мать, которая давным-давно, после окончания филфака ЛГУ и аспирантуры, работала здесь преподавателем английского языка. Все они были молоды, в разные годы, в разные десятилетия, и ходили по университетскому парку под вековыми деревьями, среди величественных старинных корпусов.

4

После окончания аспирантуры, перед тем, как устроиться в этот технический вуз, я некоторое время работала обнажённой натурщицей в художественном училище и получала максимум десять тысяч рублей в месяц. Добрые студенты-скульпторы сделали мне специальный загончик в мастерской, и там я в перерыве между занятиями спала. Мои коллеги-натурщики, с которыми мне иногда доводилась сталкиваться, в основном были спившиеся, полубичующие люди или пенсионеры. Рядом со мной ставили обогреватели, я сидела голая в какой-нибудь хитроумной, вычурной позе, от которой ломило всё тело, и слушала в наушниках аудиокнигу — рассказы Платонова. Текст шёл в своем темпе, и я не могла его замедлить, вникать в каждое предложение, как при чтении глазами, голос чтеца навязывал мне свою скорость, заставлял пытаться синхронизироваться с ним. Из-за этого у меня возникало впечатление, что я слышу нечто невероятно прекрасное, но оно ускользает. Я его не могла схватить за хвост, успеть в него вдуматься. Это было очень сильное, интересное ощущение.

В те годы, что я работала в вузе, зарплата на полную ставку ассистента была порядка пяти тысяч, но полная ставка у меня была не всегда, был и длительный период, когда у меня была четверть ставки, и зарплата была 1400 рублей. Преподавать я ездила почти каждый день через весь город. Вначале я любила преподавать (ещё в аспирантуре я семестр вела занятия у студентов журфака СПбГУ, в качестве педагогической практики, и мне это очень нравилось), но быстро начали накапливаться усталость и ощущение бессмыслицы. Интереснее всего было преподавать первокурсникам-физикам, у которых ещё не сформировалось предубеждение против философии. С магистрами было труднее, но я тем не менее старалась дать им всё, что я могла. Понятно, что если человек работает за 1400 или за 5000 рублей — он это делает не ради денег. Журнал давал ещё немного (12 тыс.), но в целом — конечно, это просто была попытка не выпасть окончательно из Академии, дать себе шансы на возвращение к диссертации, на восстановление той жизненной линии, которая была уже сломана. Это была попытка вцепиться в Будущее, не потерять его навсегда, замедлить ход времени, отсидеться, собраться с силами, понять, что делать дальше, залечить раны в тихом, безопасном месте, в котором есть Дверь.

Дверь в будущее. Небольшая, узкая, только бочком можно пройти и наклонив голову, но всё-таки Дверь. Да даже если и маленький совсем лаз — такой, что только на четвереньках можно проползти или вовсе по-пластунски, — всё равно это Дверь, это Надежда. Люди и не через такое проходили. Люди проходили через малюсенькую щель, через замочную скважину, через поры в стене. Надо смотреть — если всё глухо, четыре стены, ты и больше ничего — может, где-то есть в стене дырочка полмиллиметра. И если есть — ты можешь думать, что, быть может, однажды ты сможешь пройти сквозь неё, и тебе будет легче от неё в твоих четырёх стенах. А ещё: все стены — это пена, и вообще все вещи. В Будущее есть Дверь. Но хочу ли я в будущее? Может быть, я хочу туда, куда нет двери и быть не может? Дверь в Будущее — это так, временное успокоение, якорь для внимания, объект для медитации, но не более того. Дверь в Будущее — это как таблетка феназепама. А на самом деле мне туда не надо. Мне не надо входить в эту Дверь. Мне надо пройти сквозь стену в совсем другое место. Надо залечить раны, приложить руку к стене и почувствовать, как она медленно плывёт. Войти в неё, в зыбкую пену стены, ослабить натяжение связей внутри неё, увидеть, какая она на самом деле мягкая, текучая, сквозная, и пройти туда, за неё.

Лет до 22-х я предполагала, что буду заниматься философией и останусь преподавать её в Университете, где я училась. Так вполне могло сложиться: на кафедре меня ценили, университет я закончила с отличием, поступила в аспирантуру. Но некоторым образом, по причинам экзистенциального характера, всему этому не суждено было сбыться, и я надолго выпала из жизни. Ещё с подросткового возраста я осознавала себя поэтом, с семнадцати лет печаталась и выступала со стихами, но в студенческие годы я думала, что одно другому не мешает, и я могу быть поэтом и профессионально заниматься философией одновременно. А потом я оказалась в полной растерянности и психологической неспособности изменить ситуацию, хотя казалось, что формально все возможности у меня были. Это было что-то вроде выученной беспомощности, полной утраты ориентации в пространстве жизни, жуткой потерянности, когда весь ресурс расходовался просто на выживание, а занятия академической наукой казались роскошью, требующей более сытой и спокойной жизни, чем я могла себе позволить.

Я поступила когда-то на философский по велению сердца. Поступила потому, что ещё когда я была ребёнком, мне явилась София, и я полюбила её.

Почему я забросила диссертацию? Проблема была комплексная. В 22 года я сильно заболела не до конца понятно чем и почему — поражение мозга, повлёкшее за собой что-то вроде синдрома хронической усталости, также в тот момент сильно пострадали мои когнитивные способности — я не могла читать тексты, концентрироваться, запоминать информацию. Я пыталась делать это через силу, но сразу начинало пахнуть гарью, вроде как от перегоревшей проводки. Всё это было сопряжено с драмами в моих личных отношениях, моментально забирающих все силы,