лапах белые медведи — ничего не веселило мою поляницу, ничто ей не было по душе. Теперь все это уже в прошлом: вина и кушанья наливаются и накладываются сами.

— Сколько душ погубил, помнишь? — спрашивает Марья. — Сколькие слезы из-за тебя, проклятого, землю оросили?

Я помню… Но сейчас я вспоминаю не убитых мною витязей, а их жен и невест, отчаянно голосящих по ним, рвущих роскошные косы…

По мне никто и никогда не стал бы плакать.

— Оставь, Кащей, Илюшку в покое, — голос Марьи-поляницы звучит непривычно тихо и умоляюще. — Оставь невинное дитя, пусть живет, как жил.

— Да он же сам так хочет! — я чувствую, что не понимаю ее. — Скучает по нам, слышала? И по тебе скучает, глупая!

— Пусть скучает. Подрастет, скоро забудет. Или хочешь, чтобы сын человеческий за твои каменья проклятые новой забавой тебе стал? Так станет, как повзрослеет! Никто против богатства твоего не устоит, человеком быть перестанет. Загубишь его, как меня, закроешь в склепе своем.

Мне горько и тяжело представить в Илюше жадность к моим сокровищам; в то же время слова Марьи обидны — я ни за что не стал бы удерживать Илюшу насильно.

— А если я не буду Илюшу больше приваживать? — спрашиваю. — Поклянешься навсегда со мной остаться?

Марья-поляница испуганно и растерянно смотрит на меня. Ее яркие полные губы слегка подрагивают. Я знаю, что поступаю жестоко, но все же не могу остановиться.

— Илюшка ко мне дорогу забудет, а ты со мной останешься, Ивана-царевича своего ждать перестанешь, а как явится — назовешься моею, скажешь — пусть убирается, откуда пришел. Что? Согласна? — я нетерпеливо жду, что она на это ответит. Столько лет прошло, а я до сих пор ее не понимаю.

— Нет у тебя сердца, Кащей… — тихо произносит Марья.

— Нету, — соглашаюсь я. На самом деле это не так, но каково иметь человеческое сердце, я все равно никогда не узнаю. — Так как же, согласна, Марья?

Марья-поляница уже дрожит мелкой дрожью, на глазах слезы… Первый раз я заговорил с ней об Иване, о том, как он «явится» за ней. Что же, когда-нибудь все равно пришлось бы сказать — но я никак не ожидал, что это произойдет сегодня.

— Обменять, значит, хочешь одну душу на другую? Либо меня, либо Илюшку заполучить? — она вдруг разражается громким, ненатуральным, истерическим хохотом. — Да ведь врешь, ты, злодей, тать проклятый, про Ивана-то моего! Да ведь и я давно уже мертвая!

Я вскакиваю от этих слов и вдруг понимаю, что ощущаю давным-давно забытое чувство: это чувство называется страх. Преодолевая себя, подхожу к Марье.

— Откуда ты знаешь? — только и могу я спросить. Но она не отвечает: хохочет, рыдает, бьется головой об лавку, швыряет об стену блюда и бокалы, все это в одно время. Я никогда не видел ее такою, и мне страшно. Я сажусь рядом и осторожно сжимаю в объятиях — для того лишь, чтобы она не исцарапала себе лица — и первый раз она не вырывается с яростью, а затихает, покорно и обреченно.

* * *

Мы стоим с Марьей рядом перед воротами моего сада, стоим спокойно и мирно. Я отпускаю ее совсем — и она знает, что, как будет удаляться от меня, с каждым шагом ее молодость будет превращаться в старость и дряхлою старухою выйдет она к людям, а затем и угаснет. Но Марья-поляница непреклонна, ее не переубедить. Ей только хочется увидеть Илюшку перед смертью, пусть одним глазком.

— Увидишь, Марьюшка, — обещаю я. — Только вот он тебя не узнает…

— Ничего, пускай, — она полна решимости, я понимаю, что уже через мгновение останусь совсем один, уже навеки — и пугаюсь, что вот-вот не выдержу, не пущу ее.

— Иди скорей, — я машу рукой в сторону тропинки, и она хорошо понимает, что я имею в виду. Бросает на меня один-единственный взгляд и торопливо, легко идет, пока еще молодая, красивая, сильная. Я хочу запомнить ее именно такой.

…Тропинка зарастает вслед за Марьей, кудрявится мхом, расцветает кустиками вереска и черники… Илюшка больше не вспомнит, не придет ко мне, не увидит моих чудных хором, невиданных животных, несметных богатств. Я обещал это Марье-полянице на прощание.

Но ведь я не обещал ей, что сам никогда больше не увижу Илюшки, не услышу его голоса. Илюшка по-прежнему часто ходит по лесу; чащи расступаются перед ним, среди болот возникают тропинки, самые лучшие грибы вырастают у него под ногами, а спелые ягоды тянутся к нему из травы. И большой, старый черный ворон, бывает, слетает к нему на плечо; Илюша ничуть не боится его, гладит по смоляным перьям и ласково говорит с ним.