напоминали ущелья, уходящие к предгорьям, где высился мрачный замок, – древнее гнездо баронов. Валтам выбрал его своей резиденцией, и крохотный Гайрайн стал столицей Империи. Впрочем, от задумчивого Скирнора и великолепнейшего Труванга остались лишь радиоактивные руины, и дикие звери выли теперь в развалинах древних дворцов.

Скорроган, сын Валтама, вышел из кабины корабля. Он почувствовал озноб и поплотнее завернулся в мех. Сконтар был холодной планетой.

Его ждали вожди. Скорроган принял позу безразличия, но в душе вздрогнул: быть может, его смерть тоже стоит в этой напряженно молчащей группе? Он был уверен в немилости, но не знал…

На встречу прибыл сам Валтам. Его седая грива развевалась на ветру, золотые глаза светились в наступающей тьме зловещим блеском, в них читалась плохо скрываемая ненависть. Рядом стоял наследник трона Тордин; в пурпуре заката острие его копья казалось смоченным кровью. Вокруг ждали вельможи всего Сканга, маркграфы Сконтара и других планет, поблескивали шлемы и кирасы лейб‑гвардии. Лица находились в тени, но от фигур исходили враждебность и угроза.

Скорроган подошел к Валтаму, взмахнул в знак приветствия копьем и наклонил голову. Настала тишина, только ветер подвывал и нес снежные облака.

Наконец Валтам заговорил. Он обошелся без вступительных приветствий, и слова его прозвучали словно пощечина.

– Значит, ты вернулся, – сказал он.

– Да, господин мой, – Скорроган силился совладать с голосом. Это получалось у него с трудом. Он не боялся смерти, но тяжесть осуждения болезненно давала.

– Как уже известно, и я должен с сожалением донести, миссия моя не имела никакого успеха.

– Известно, – холодно повторил Валтам. – Мы видели телерепортаж.

– Государь мой, Кундалоа получит от соляриан неограниченную помощь. Но Сконтару отказано во всем. Никаких кредитов, никаких технических советников, туристов, торговли, – ничего.

– Нам это ясно, – сказал Тордин. – Ты и был послан, чтобы помощь эту получить.

– Я пробовал, господин мой, – безразлично ответил Скорроган. Он говорил, поскольку надо было что‑то сказать, но извиниться? Нет! – Соляриане испытывают к нам инстинктивную неприязнь; отчасти потому, что питают слабость к Кундалоа, а отчасти – из‑за того, что мы так сильно отличаемся от них.

– Отличаемся, – раздраженно признал Валтам, – но раньше это не имело особого значения. А сейчас даже мингониане, которые еще меньше похожи на людей, получили от соляриан неограниченную помощь. Такую же, какую получат вскоре на Кундалоа, и на которую мы рассчитывали. Мы стремимся, – продолжал он, – к наилучшим отношениям с сильнейшей культурой Галактики. Мы могли бы добиться этого, и даже гораздо большего. Мне известно, какое настроение царило в Объединенных Республиках. Они были готовы придти к нам с помощью, прояви мы хоть немного доброй воли к сотрудничеству… – его голос сломался и замер в посвистах ветра.

Через минуту он заговорил снова, голос его дрожал от бешенства.

– Я послал тебя, моего личного представителя, чтобы ты получил столь великодушно жертвуемую помощь. Я верил тебе, я был уверен, что ты отдаешь себе отчет в бедственности нашего положения… Тьфу!.. – он с отвращением сплюнул. – А ты все время вел себя нагло, бесцеремонно, грубо. В глазах всех соляриан ты оказался воплощением тех черт, которые они в нас ненавидят. Ничего странного, что нам отказали. Счастье, что не объявили войны!

– Еще не поздно, – сказал Тордин. – Мы можем послать другого…

– Нет, – Валтам вздернул голову с гордостью и высокомерием, свойственным расе, для которой в делах честь была важнее жизни. – Скорроган был нашим полномочным послом. Унижаться перед все Галактикой, оправдываясь невоспитанностью посла, мы не будем. Нам придется обойтись без соляриан.

Снег пошел гуще, облака закрыли почти все небо. В одном только месте блестело несколько звезд. Мороз становился лютым.

– Такова цена чести! – печально сказал Валтам. – Сконтар голодает, и солярианские продукты могли бы вернуть нас к жизни. Мы ходим в лохмотьях – соляриане прислали бы одежду. Наши заводы или уничтожены, или устарели. Наша молодежь вырастает совершенно незнакомой с галактической цивилизацией и технологией – соляриане прислали бы нам оборудование и инструкторов, помогли бы в освоении. Они бы прислали нам учителей, перед нами распахнулся бы путь к величию… Но теперь поздно, – он уперся в Скоррогана взглядом, полным удивления, печали, растерянности. – Зачем ты это сделал? Зачем?

– Я сделал все, что мог, – сухо ответил Скорроган. – Если я не годился для этой миссии, надо было отправить кого‑нибудь другого.

– Ты подходил, – сказал Валтам. – Ты был лучшим нашим дипломатом. Твой опыт, твое понимание несконтарианской психологии, твой выдающийся ум делали тебя незаменимым во внешних отношениях. И вдруг, в таком простом, очевидном деле… Но довольно об этом! – Голос его перекрыл рев метели. – Нет более моих милостей на тебя! Сконтар будет уведомлен о твоей измене!

– Милостивый государь, – простонал Скорроган ломающимся голосом. – Я снес твои слова, за которые любой другой заплатил бы поединком и смертью. Но не вели мне слушать дальше. Позволь мне уйти.

– Я не могу лишить тебя твоих родовых привилегий и титулов, – изрек Валтам. – Но роль твоя в имперском совете завершена, и не смей отныне показываться ни во дворце, ни на официальных церемониях. И я сомневаюсь, что теперь у тебя будет много друзей.

– Возможно, – ответил Скорроган. – Я сделал все, что было в моих силах, но теперь, после всех нанесенных оскорблений, я не стану ничего объяснять, хотя бы и мог попытаться. Что же касается будущего Сконтара, то я бы мог посоветовать…

– Довольно, – заявил Валтам. – Ты уже причинил достаточно вреда.

– …обратить внимание на три вещи. – Скорроган вознес копье в направлении далеких сияющих звезд. – Во‑первых, помните об этих солнцах. Во‑вторых, о том, что делается здесь, у нас, например, о трудах Дирина в семантике. И наконец, оглянитесь вокруг. Посмотрите на дома построенные вашими отцами, на одежду, которую вы носите, вслушайтесь в собственный язык. И через пятьдесят лет вы придете ко мне… придете просить прощения!

Скорроган закутался в плащ, поклонился Валтаму и большими шагами направился через поле к городу. Вслед ему смотрели с горечью и недоумением в глазах.

В городе царил голод: следы его читались всюду – в позах измученных и отчаявшихся, скучившихся вокруг костров и неуверенных в том, переживут ли они зиму. На мгновение Скорроган задумался: «Сколько же из них умрет?» Но он не нашел в себе мужества додумать эту мысль до конца.

Он услышал