Мы выросли не на пустом месте, и хотя иногда и спорили и цапались со старшими поколениями нашей литературы, но всегда учились у них, ибо пренебрежение опытом предшественников смерти подобно. В литературе воздушных корней не бывает. Наши корни всегда должны глубоко уходить в почву национальной культуры, и только, может быть, тогда наши ветви дотянутся до берегов дальних стран.
Лично я, как поэт, не смог бы практически существовать без учебы у таких старших моих товарищей, как Смеляков, Мартынов, Кирсанов, Антокольский, Луконин, Слуцкий, Межиров, Винокуров. В этом — великий закон взаимосвязи поколений литературы, ибо в литературе может существовать проблема плохих отцов и хороших детей или хороших отцов и плохих детей, но проблемы ищущих, думающих отцов и ищущих, думающих детей не существует.
И задача старшего поколения советской литературы, и задача моего поколения одинакова — воспитание будущего. И это воспитание будущего есть наша Великая Отечественная и Великая Всемирная война, которая снова возвышает нас ощущением причастности к истории.
Границы этой всемирной войны проходят не между народами, а между конкретными людьми, и в одной армии борьбы за будущее — и южновьетнамские патриоты в застенках Сайгона, и американские студенты перед Пентагоном, и чилийские горняки, и партизаны Анголы, и гречанка Мелина Меркури, поющая песни протеста, и испанские художники, устраивающие сидячую демонстрацию в зале, где висят картины Гойи, и рабочие Будапешта и Варшавы, Бухареста, и мы, советские писатели, собравшиеся на наш писательский съезд. Мы гордимся нашим языком, нашей культурой, нашими традициями. Национальная гордость за наших великих предтеч — классиков XIX века — никогда не имела ничего общего с кичливостью и шапкозакидательством. Отдавая должное самородным талантам русского народа, наши классики всегда восставали против социальной несправедливости, поднимали свой набатный голос в защиту угнетенных. И именно классики XIX века и являлись духовными воспитателями целой плеяды революционеров, среди которых был молодой Ленин. Творчество таких гениев, как Пушкин, Лермонтов, Белинский, Некрасов, Толстой, служит подтверждением исторической необходимости нашей революции.
Однако как-то странно мне было видеть фильм одного молодого, очень талантливого режиссера нашего поколения, где идеализируются дворянские гнездышки, где киноглаз так ласкательно скользит по извивам комиссионного мореного дуба и по фамильным бриллиантам, где нет ни угнетенных, ни угнетателей, а есть чудесные помещики и сусальный образ России в виде пейзаночки с венком из полевых цветов, прямо-таки заимствованный из дореволюционного журнала «Нива».
Когда я смотрел этот фильм, все шпицрутены и батоги, которыми били эти добрые помещики моих прадедов и дедов, воскресли в моей спине. И становится непонятным, зачем в 17-м году какие-то бородатые мужики и грубые матросы вытряхнули таких милых и симпатичных господ из их усадебок. Эта же тенденция проступает в фильме «Чайковский», опошляющем образ великого композитора. Опять иконы, бриллианты, тройки, фейерверки, а апофеозом пошлости является эпизод, когда Чайковский в подштанниках плюхается в воду, и навстречу ему выплывают белоснежные лодки и такие же белоснежные дамы в оных.
И пропадает, видимо, показавшаяся не слишком существенной деталь — душа самого русского народа. Но история России — это не икра, не столичная водка, не матрешки. Нельзя превращать нашу кинематографию в отдел магазина «Березка».
Когда читаешь статьи некоторых ревностных защитников старины, то просто диву даешься, как эти молодые люди, родившиеся после Октябрьской революции, заимствовали свои идеи от реакционных идеологов, от славянофильского обскурантизма.
И хочется напомнить этим молодым, людям, что в России пели не только «Боже, царя храни», но и пели «Интернационал» и притом таким крепким хором, что от него шатались дворцы, что Россия — это страна, где пели не только «Ах вы, сени, мои сени», но и частушки «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!».
И в нас жив и будет жить дух пролетарского интернационализма, и мы как русские горды тем, что первой страной победившего пролетарского интернационализма стала наша Советская Россия.
Большой писатель — всегда большой революционер, даже если он сам и не декларирует это. Помимо революций зримых, осязаемых, происходит другая, может быть более медленная, но не менее важная революция сознания. Ни один великий писатель никогда не стоял на позициях защитника эксплуататоров, а всегда был защитником угнетенных. Ни один великий писатель никогда не был защитником бюрократов и всегда был борцом против бюрократии. А если бы он диаметрально переменил свою позицию, то перестал бы быть революционерам, перестал бы быть великим писателем, ибо искусство всегда безжалостно мстит тем, кто его морально предает.
И в нас жив революционный дух наших дедов, и если в 20-х годах мы выбили из траншей искусства окопавшихся там ананасо-шампанствующих декадентов, то мы выбьем из траншей искусства окопавшихся там сейчас таких контрреволюционеров, как серость, трусость, какбычегоневышлизм, литературный бюрократизм.
Большой писатель в сегодняшнем мире не может жить только узкими интересами «почвенности». Под его ногами земной шар, вздрагивающий от взрыва бомб во Вьетнаме, от землетрясений в Перу, от выстрелов в Далласе и Сант-Яго де Чили.
Как никогда, все в мире взаимозависимо. Не уважаю тех писателей, которые не хотят и знать про взрывы во Вьетнаме только потому, что ему вчера, видите ли, наступили на мозоль в общественном автобусе. Это бегство от действительности, кокетство незавербованностью.
Не уважаю тех писателей, которые строчат в газету