которые могут выпасть при высыхании или разложении мягких тканей.
Мухи, однако, быстро разведали, что находится в мешочках, и принялись откладывать туда свои яички. Эгреты обнаружили мух, которые непрерывно жужжали, размножаясь среди отбросов почти на глазах. Белые цапли должны охотиться на болотах — если судить по их длинным, стройным ногам и строению лап. Вылавливать мушиных личинок, болтающихся примерно в десяти сантиметрах под раскачивающейся веревкой, задача для них примерно такая же трудная, как для начинающего канатоходца съесть яблоко, подвешенное под канатом. Птицы то и дело срывались вниз, порой они все одновременно теряли равновесие и валились как подкошенные в облаке мух.
Мешочки, нанизанные на веревку, мы на закате снимали и уносили в дом, чтобы уберечь от нежелательных проявлений внимания со стороны множества ночных мародеров. Одна цапля довольно потрепанного вида проведала, что они перекочевывают под навес за домом. Незадачливая птица ухитрилась застрять между стеной и балками крыши, пытаясь туда пробраться. Я до сих пор не могу понять, как ей удалось протиснуться так далеко. Плотно заклинившись там, она резко вскрикивала, как капризный младенец, пока мы искали источник суматохи. Когда я ее нашел, оказалось, что она не так уж испугана, но зато явно не в духе и злится, как Утенок Уолта Диснея: в глазах у нее было то самое выражение непритворного удивления, с каким белая цапля глядит на мир после очередного просчета или дурацкой выходки, а без них у нее не обходится ни один день. Когда я, путаясь в перьях, попытался протолкнуть ее сзади в промежуток между балками, она икнула и, открыв клюв, отрыгнула три комка мушиных личинок, каждый величиной с яблоко. Цапля, казалось, удивилась еще больше, когда без всякого труда проскользнула между балками.
У малых белых цапель в Мамфе были враги, одного из которых внезапно постиг конец как раз в тот пасмурный день. Потрепанная цапля после своего неудачного набега на наш дом стала относиться к своим сородичам пренебрежительно и высокомерно. Не обращая внимания на раскачивающуюся гирлянду черепов, она стала систематически вторгаться в наши владения — к столам препаратов, и ее приходилось то и дело выдворять за покушения на них. На этот раз ее выгнали с веранды в ту минуту, когда ее собратья поспешно отступали в укрытие — густой кустарник за нашей кухней.
Покачиваясь и сварливо бормоча себе под нос, она стояла среди распяленных на дощечках тушек животных, которые мы вынесли посушиться на солнце. Это был первый выход цапли за несколько недель. Она была так глубоко возмущена, что не заметила ни поспешного бегства других птиц, ни беззвучно скользящей по утоптанной земле таинственной крестообразной тени. Гонг-гонг, самый юный из наших помощников, стоявший весь день на страже в углу веранды и следивший за коршунами, которые падали с неба на набитых нами крыс, принимая их за живых, поднял тревогу.
Коршун — за необычайные размеры его, наверное, в Англии называли бы орлом — на этот раз, однако, выбрал своей жертвой нашу подружку цаплю. Когда Гонг-гонг призвал к оружию, все кинулись к заряженным ружьям — они у нас всегда под рукой. Мы повыскакивали наружу и увидели, как тень разбойника пронеслась по земле — громадная птица пикировала на свою жертву. Маленькая эгрета, внезапно заметив грозящую ей опасность, попыталась взлететь.
Прогремели выстрелы сразу из двух стволов в тот миг, когда коршун завис над добычей, готовясь вцепиться в нее смертоносными когтями. Полетели перья, агрессор отпрянул в сторону, перекувырнулся в воздухе и упал, раскинув крылья. Все бросились толпой, чтобы прикончить коршуна. Но разъяренный хищник не собирался сдаваться. Шипя и сверкая желтыми глазищами, он набросился на ноги людей. Выстрел из револьвера прикончил его.
В упоении победой про эгрету как-то позабыли. Она спаслась бегством и, как видно, сильно поумнела после этого происшествия — во всяком случае к нам она больше не лезла, хотя мы видели ее иногда на песчаной отмели и узнавали по висящему левому крылу и скептическому виду.
В течение целого года мы вели непрестанную войну с коршунами и всего лишь один раз убили птицу уже знакомого вида. Бесчисленные разновидности этих пернатых шныряют по лесам весь день напролет. Их одинаково боятся и ненавидят и люди, и животные. Они бесшумно падают с неба, хватая цыпленка возле домика аборигена, зазевавшуюся обезьянку с дерева в лесу, птицу с песчаной отмели. Когда пойдете в зоопарк, обратите внимание, как мелкие обезьянки то и дело тревожно поглядывают на потолок своих вольеров. Это движение стало у них почти автоматическим, оно унаследовано от бесчисленных поколений предков, которые вечно следили за своими недругами — коршунами, безмолвно скользящими в небе.
Однажды, спешно возвращаясь из похода вниз по реке, мы вышли к деревушке, прижавшейся к подножию холма. Я рассчитывал быстрым маршем пройти за день сорок миль, и мои носильщики — человек пятнадцать — намного обогнали меня. Я шел следом за ними, а Бен, мой главный препаратор, нес за мной ружье двенадцатого калибра. Когда мы проходили деревней — в ней царила могильная тишина, а все дома были наглухо закрыты, — я почувствовал, что за нами наблюдает множество глаз, недоверчивых, даже враждебных. Ощущение не из приятных, и мы поспешили подняться на вершину холма, где примостился маленький домик джу-джу[6], в котором помещалась правильной формы земляная куча, утрамбованная до твердости камня и увенчанная глиняным горшком. Возле него я остановился и обернулся назад, к кучке хижин, от которых веяло чем-то недобрым.
В эту минуту из леса, поднялся громадный коршун и принялся кружить над деревней, все увеличивая круги. Бен передал мне ружье.
Надо сказать, что ружье у меня совершенно особенное, сделанное по специальному заказу, с необычайно длинными стволами, причем левый ствол на выходе повышенной прочности и заужен. Дальнобойность ружья потрясающая, за что я ценил его превыше всего. С ним я всегда чувствовал себя в безопасности и не променял бы его ни на какую винтовку.
Коршун, чертя круги, снизился, и я решил попытать счастья, хотя не ожидал, что выстрел его достанет. Птица затрепетала, перевернулась и камнем упала прямо на середину главной, и единственной, «улицы» деревни.
Я еще не успел опомниться от неожиданности, как внизу поднялось настоящее столпотворение.
С неистовыми воплями толпа африканцев, размахивающих маленькими копьями и громадными ножами, высыпала из хижин и устремилась вверх по склону,
Мешочки, нанизанные на веревку, мы на закате снимали и уносили в дом, чтобы уберечь от нежелательных проявлений внимания со стороны множества ночных мародеров. Одна цапля довольно потрепанного вида проведала, что они перекочевывают под навес за домом. Незадачливая птица ухитрилась застрять между стеной и балками крыши, пытаясь туда пробраться. Я до сих пор не могу понять, как ей удалось протиснуться так далеко. Плотно заклинившись там, она резко вскрикивала, как капризный младенец, пока мы искали источник суматохи. Когда я ее нашел, оказалось, что она не так уж испугана, но зато явно не в духе и злится, как Утенок Уолта Диснея: в глазах у нее было то самое выражение непритворного удивления, с каким белая цапля глядит на мир после очередного просчета или дурацкой выходки, а без них у нее не обходится ни один день. Когда я, путаясь в перьях, попытался протолкнуть ее сзади в промежуток между балками, она икнула и, открыв клюв, отрыгнула три комка мушиных личинок, каждый величиной с яблоко. Цапля, казалось, удивилась еще больше, когда без всякого труда проскользнула между балками.
У малых белых цапель в Мамфе были враги, одного из которых внезапно постиг конец как раз в тот пасмурный день. Потрепанная цапля после своего неудачного набега на наш дом стала относиться к своим сородичам пренебрежительно и высокомерно. Не обращая внимания на раскачивающуюся гирлянду черепов, она стала систематически вторгаться в наши владения — к столам препаратов, и ее приходилось то и дело выдворять за покушения на них. На этот раз ее выгнали с веранды в ту минуту, когда ее собратья поспешно отступали в укрытие — густой кустарник за нашей кухней.
Покачиваясь и сварливо бормоча себе под нос, она стояла среди распяленных на дощечках тушек животных, которые мы вынесли посушиться на солнце. Это был первый выход цапли за несколько недель. Она была так глубоко возмущена, что не заметила ни поспешного бегства других птиц, ни беззвучно скользящей по утоптанной земле таинственной крестообразной тени. Гонг-гонг, самый юный из наших помощников, стоявший весь день на страже в углу веранды и следивший за коршунами, которые падали с неба на набитых нами крыс, принимая их за живых, поднял тревогу.
Коршун — за необычайные размеры его, наверное, в Англии называли бы орлом — на этот раз, однако, выбрал своей жертвой нашу подружку цаплю. Когда Гонг-гонг призвал к оружию, все кинулись к заряженным ружьям — они у нас всегда под рукой. Мы повыскакивали наружу и увидели, как тень разбойника пронеслась по земле — громадная птица пикировала на свою жертву. Маленькая эгрета, внезапно заметив грозящую ей опасность, попыталась взлететь.
Прогремели выстрелы сразу из двух стволов в тот миг, когда коршун завис над добычей, готовясь вцепиться в нее смертоносными когтями. Полетели перья, агрессор отпрянул в сторону, перекувырнулся в воздухе и упал, раскинув крылья. Все бросились толпой, чтобы прикончить коршуна. Но разъяренный хищник не собирался сдаваться. Шипя и сверкая желтыми глазищами, он набросился на ноги людей. Выстрел из револьвера прикончил его.
В упоении победой про эгрету как-то позабыли. Она спаслась бегством и, как видно, сильно поумнела после этого происшествия — во всяком случае к нам она больше не лезла, хотя мы видели ее иногда на песчаной отмели и узнавали по висящему левому крылу и скептическому виду.
В течение целого года мы вели непрестанную войну с коршунами и всего лишь один раз убили птицу уже знакомого вида. Бесчисленные разновидности этих пернатых шныряют по лесам весь день напролет. Их одинаково боятся и ненавидят и люди, и животные. Они бесшумно падают с неба, хватая цыпленка возле домика аборигена, зазевавшуюся обезьянку с дерева в лесу, птицу с песчаной отмели. Когда пойдете в зоопарк, обратите внимание, как мелкие обезьянки то и дело тревожно поглядывают на потолок своих вольеров. Это движение стало у них почти автоматическим, оно унаследовано от бесчисленных поколений предков, которые вечно следили за своими недругами — коршунами, безмолвно скользящими в небе.
Однажды, спешно возвращаясь из похода вниз по реке, мы вышли к деревушке, прижавшейся к подножию холма. Я рассчитывал быстрым маршем пройти за день сорок миль, и мои носильщики — человек пятнадцать — намного обогнали меня. Я шел следом за ними, а Бен, мой главный препаратор, нес за мной ружье двенадцатого калибра. Когда мы проходили деревней — в ней царила могильная тишина, а все дома были наглухо закрыты, — я почувствовал, что за нами наблюдает множество глаз, недоверчивых, даже враждебных. Ощущение не из приятных, и мы поспешили подняться на вершину холма, где примостился маленький домик джу-джу[6], в котором помещалась правильной формы земляная куча, утрамбованная до твердости камня и увенчанная глиняным горшком. Возле него я остановился и обернулся назад, к кучке хижин, от которых веяло чем-то недобрым.
В эту минуту из леса, поднялся громадный коршун и принялся кружить над деревней, все увеличивая круги. Бен передал мне ружье.
Надо сказать, что ружье у меня совершенно особенное, сделанное по специальному заказу, с необычайно длинными стволами, причем левый ствол на выходе повышенной прочности и заужен. Дальнобойность ружья потрясающая, за что я ценил его превыше всего. С ним я всегда чувствовал себя в безопасности и не променял бы его ни на какую винтовку.
Коршун, чертя круги, снизился, и я решил попытать счастья, хотя не ожидал, что выстрел его достанет. Птица затрепетала, перевернулась и камнем упала прямо на середину главной, и единственной, «улицы» деревни.
Я еще не успел опомниться от неожиданности, как внизу поднялось настоящее столпотворение.
С неистовыми воплями толпа африканцев, размахивающих маленькими копьями и громадными ножами, высыпала из хижин и устремилась вверх по склону,
