посоветовала, а сама и взяла: кровать стала её свадебным подарком.

– Человек проводит в кровати большую часть жизни, – убеждала она, с восторгом поглядывая на образец, выставленный в торговом зале. – А женщине такая кровать просто необходима. Она в ней будет чувствовать себя сказочной пери.

– Пери, – обратился ко мне Джим, игнорируя моё настоящее имя Параскева: я как-то упомянула, что означает оно «пятница», после чего имя это тут же стало для него… исламским – то есть, неблагозвучным. К тому же, в середине мерещилось ему слово rascal – «плутишка». И Джим наотрез отказался именовать меня Параскевой. Родители же выбрали мне имя с надеждой заложить в мою судьбу важную программу: Святая Параскева считалась покровительницей путешественников, а родители всю жизнь мечтали поехать вокруг света. Правда, при Советах такое было почти невозможно по причинам политическим, а после стало недосягаемым в силу материальных.

– Пери, почему от тебя пахнет женщиной? – не успев забраться в постель, поинтересовался супруг и, к моему изумлению, откатился на другой край необъятного ложа. – Я не усну!

Я замерла. Через минуту тягостного молчания он рывком сел на противоположном краю, раздражённо стянул на себя простыню и занавесил ею нос.

– Это невозможно!

Я ощутила неловкость. В розоватом свете ночника искажённая тень Джима нависла  надо мной как угрожающий оборваться  карниз.

– Это… – Джим не нашёл подходящего сравнения  и грозно взглянул на меня,  как бы давая понять: здесь, в фантастически-высокой цивилизации, которая держит в пальцах нити от судеб мира, такое несерьёзное отношение к гигиене абсолютно вне закона. Он снова потянул воздух и брезгливо скривился.

– Ты не должна пахнуть ничем. Ничем, – повторил он назидательно. – Тем более женщиной.

И прорубив ладонью между нами границу, презрительно отчеканил:

– Я не хочу, чтобы надо мной смеялись из-за твоих варварских повадок!

Ну вот, подумала я, в каждой избушке – свои погремушки! Одна сокурсница-иранка рассказывала, что у них до сих пор мужчины и женщины даже на лыжах катаются по разным склонам гор, и до сих пор женщина ни в чём не перечит мужу на людях. Но то восток, а тут – цивилизованная страна, где женщины рулят не хуже мужчин. Отчего же вместо нежных слов и поцелуев этот отчуждённый тон?

– Джим, я только десять минут назад вышла из ванной, – попробовала я защититься, принюхиваясь к самой себе – никаких запахов, разве что лёгкий аромат шампуня.

– Повторяю, от тебя не должно пахнуть ничем натуральным! Это стыдно.

Его голос стал напоминать скрип мерно раскачивающихся качелей, сходство с которыми усиливала колышущаяся на пологе кровати Джимова тень. Живые интонации с каждым словом исчезали из его голоса, а сам Джим вместе со своей тенью, вероятно, для пущей убедительности на каждом слове как бы вколачивал гвозди в мою голову. «Тюк – это позорно! Тюк – это отвратительно!»

– Никогда больше не огорчай меня подобным образом, – повторял Джим деревянным, не допускающим возражений тоном. – Никогда. Слышишь, хан?

Я прыснула. Этот «хан» (сокращение от «honey») был самым ласковым из пиндосских словечек, что-то типа их же «бэби» или нашего «дорогая». Буквально же оно переводится как «мёд», и всегда, когда Джим меня так называл, я представляла себя или ложкой дёгтя в огромном деревянном жбане мёда или ханом в атласных подушках, из-за чего никогда не могла удержаться от смеха. Засмеялась я и сейчас, чуть не выдав всё, что  по этому поводу вертелось у меня на языке. Про то, что, боясь назвать меня «пятницей», Джим называл меня ханом! И про тегеранско-афганские традиции, и вообще, кстати, про гендерные искажения, которые ведут к нарушению взаимопонимания полов – наткнулась на днях в инете на чьё-то дипломное исследование по этой теме. Но исхитрилась сдержаться: всё же первая ночь с любимым человеком в первом в моей жизни собственном доме в новой для меня стране…

– Джим, ты забыл: я и в самом деле женщина! – попробовала я разрядить обстановку и слегка подвинулась в его сторону.

– Женщина не должна пахнуть, – взъелся он опять. – Человек вообще не должен ничем пахнуть, это стыдно, – и, аккуратно ухватив подушку за ухо, без тени сомнения двинулся к двери.

– Я не могу спать  в газовой камере, – буркнул он на прощанье. – У меня аллергия. И вообще, я не засну на этой чудовищной кровати! – Раздался щелчок замка и в кабинете заклацало: Джим топтал кнопки клавиатуры.

До утра я осталась одна на широченном ложе под сказочным балдахином, которому впору прикрывать утехи гаремной красавицы. Увы, наша первая из возможных тысячи и одной ночи не задалась. Утром снова щёлкнул замок, теперь уже входной двери – Джим ушёл на работу.

Так началась семейная жизнь.

***

Что если бы тогда, в самом начале, я не приняла условия этой игры, называемой браком? По сути, это ролевая игра, которая диктуется именно ролью, а не личностью как таковой. Ведь мы влюбляемся, сходимся и живём с одной какой-то, более близкой нам частичкой друг друга. В то время как остальные остаются где-то в глубине, неразличимые до самого финала. То-то в Талмуде: «Мы видим вещи не такими, какие они есть, а такими, какие мы есть». Древние уже знали эту истину. Но кто нынче читает древних!

В нашем доме царила глубокая, каменной кладки тишина. Целыми днями Джим пропадал на работе или за монитором своего «Apple»: корректировал чьи-то эскизы, рисовал свои собственные, а иногда переводил «электронную бумагу» или встраивал некие ускорители Интеллекта. А то вдруг начинал кому-то стенать по скайпу, что опять случайно снёс все диски и комп наловил жуков – то есть вирусов. Даже в воскресенье, бывало, срывался он искать сверхзащищённые баймы какого-то там поколения и возвращался только в одиннадцать вечера (но не позже), усталый (но не голодный). Последнему обстоятельству я была рада: отпадала необходимость вскакивать и разогревать ужин. Утром после работы мне и так нужно было выдраить до блеска оба этажа, постирать всё, что брезгливые пальцы Джима набросали в пластиковую корзину и не