военно-индустриальную сверхдержаву. Во главе ее не обязательно должен был оказаться грузин. Однако многонациональный состав советской элиты был предопределен не столько традициями империи, сколько интернационализмом коммунистической идеологии и ее модернизмом. Ленин и Сталин следовали идеям не только Маркса, но и совсем других немцев — Бисмарка, генерала Людендорфа, индустриального гения Ратенау. В 1945 г. был достигнут модернизационный и геополитический успех против Японии и Германии, о чем Витте и Столыпин могли только мечтать, скованные по рукам сословными предрассудками царизма.

Очередной парадокс истории: в создании советской мощи незаурядные роли играли уроженцы Карабаха маршалы Баграмян, Бабаджанян, Худяков (Ханферянц), основатели советского ВПК Иван Тевосян и Амо Елян (полузабытый, но, вероятно, самый важный армянин во Второй мировой войне). Все они и многие другие обязаны своим взлетом советской модернизации, а до этого городской энергетике Баку, в те годы нефтяной столицы Российской империи и мира. Об этом ниже, в разборе причин армяно-азербайджанского конфликта.

1945 г. стал рубежом новой эпохи, как некогда 1500-й. Тогда порох способствовал прекращению ужасов феодальных усобиц и кочевых набегов. Теперь же были ликвидированы не только фашизм, но и сама перспектива завоевательных колониальных войн. Холодная война осталась холодной благодаря взаимному ядерному сдерживанию СССР и США. Возникло два геополитических блока плюс пестрый и активный третий мир бывших колоний Запада, где, по выражению британского классика современной истории Эрика Хобсбаума, быстро оценили изобретение «русского крестьянского сына Калашникова». На мировой периферии и развернулось соперничество за такие, трезво говоря, символические призы, как Вьетнам и Куба, Ангола и Афганистан.

Послевоенные траектории двух сверхдержав, при всей их риторике о капитализме и социализме, оказались поразительно похожи. В 1950-х гг. СССР и США достигли пиков экономического роста и мирового влияния. Оба руководства представляли своей победу над фашизмом во имя идеалов свободы или мира и социализма. Обе страны с облегчением забыли свои кошмары 1930-х гг. — Великую депрессию и великие репрессии. Москва и Вашингтон видели свою политику научно обоснованной и обращенной в будущее. Оставалось распространить на третий мир советскую либо американскую версию модернизации, и вот тут обе сверхдержавы споткнулись соответственно о Вьетнам и об Афганистан.

Войны, казавшиеся периферийными, на фоне гонки вооружений и неизбежно нараставшей самостоятельности послевоенных союзников (эксцентричные Польша и Румыния либо восстановившиеся с лихвой экономики Японии и ФРГ) вдруг поднимали вал проблем. В обеих сверхдержавах элиты раскалываются на реформаторов и «твердолобых», а интеллигенция начинает добиваться демократизации, т. е. доступа в политику. Вспыхивают дотоле тлевшие этнические конфликты, которые в США выливаются в расовые волнения, а в СССР — в сепаратизм национальных республик (начиная с Карабаха). Американский кризис достигает пика в 1968 г., а советский — в 1989 г. Но исход кризисов оказался различным, потому что есть разница, иметь ли союзниками ФРГ и Японию или Польшу и Монголию.

Ошибка думать, будто в Москве тогда никто не видел этой разницы. СССР упорно прокладывал себе пути в Европу. Немцы для русских традиционные противники, но также торговые партнеры и поставщики идей, кадров и технологий. В 1970-х гг. намечается новое сближение под названиями разрядки, экономического сотрудничества и западногерманской Ostpolitik, направленной на осторожное восстановление единства Германии и ее роли в Европе и мире путем союза с Москвой. ФРГ в этом поддерживала Франция, другой традиционный сосед — соперник немцев, а первой забила тревогу Великобритания. И все по-своему были правы. Ставки возникали колоссальные.

Послевоенный мир шел к новой глобализации, но теперь не под властью колониальных империй, как в ХІХ в., а в рамках экономического партнерства с неизбежной военно-политической составляющей. Континентальная часть Западной Европы после 1945 г. превратилась в скопление бывших центров империй, утративших геополитическую субъектность, — Германии, Австрии, Франции, Голландии, Италии и т. д. Их политики, знакомые с историей, не желали повторить судьбу некогда славных Венеции и Флоренции времен Возрождения, в итоге ставших музеями. Экономическое объединение Европы предлагало новый путь к возобновлению субъектности. Именно в экономике проявилось преимущество послевоенных Западной Германии, Франции и особенно Японии, чей технологический потенциал в 1950–1960 гг. был восстановлен практически заново — в отличие от индустриального парка США образца 1920–1940-х гг. и тем более Великобритании с ее фабриками из ХІХ в. Однако лишившаяся колоний Европа остро нуждалась в ресурсах, рынках сбыта и ничуть не менее — в военно-политическом потенциале, который по причинам недавней истории не мог быть германским.

Эти задачи с лихвой решались путем интеграции советского блока. Москва к 1970-м гг. окончательно охладела к революционной идеологии и задумывалась о сосуществовании и рыночных реформах. В самой Европе заговорили о конвергенции социализма с капитализмом, закреплении разрядки и взаимовыгодного сотрудничества. Дух захватывало от перспективы возникновения оси Париж — Берлин — Москва и гигантского торгово-промышленного и научного блока от Ла-Манша до Сибири. Это была бы совсем другая глобализация.

Но с чем остаются США? С Мексикой и британскими доминионами? Европа неуклонно уходила в самостоятельность. Саму Америку сотрясали студенческие и расовые волнения, девальвация доллара, вашингтонские скандалы и прочие последствия неудачи во Вьетнаме. Ход конем предложил Генри Киссинджер, начавший в 1972 г. переговоры с маоистским Китаем — другой коммунистической сверхдержавой, в те годы выглядевшей слабой и политически безумной. После 1979 г. США также постарались парировать неожиданную утрату Ирана в результате исламской революции и опасные диверсии джихадистов в Саудовской Аравии и Египте, перенаправив исламистов на борьбу с советским вторжением в Афганистан, а также усиливая религиозных консерваторов в Турции. Это уже другой гений американской стратегии — Збигнев Бжезинский, как и Киссинджер, беженец из Центральной Европы, полный опасений к Германии, презрения к Франции и ненависти к России.

Результат этих хитроумных маневров на жаргоне ЦРУ называется blowback — излишне сильная отдача при выстреле, а по-русски — «наступить на грабли». Китай, получив доступ к американским