мачте и смотрит вверх. Мачта выкрашена белой краской. Краска мокрая и скользкая от дождя. У вершины мачта кажется совсем тоненькой, она качается, как хлыстик. И там, на самом конце её, еле виднеется крохотное колёсико, через которое должна пройти верёвка.
Никита засовывает конец верёвки за трусы. Так будет удобнее. Он обхватывает мачту руками и начинает лезть вверх.
Майка на животе сразу становится мокрой. У Никиты скользят руки, лезть надо очень осторожно, чтобы не сорваться и не съехать вниз. Никита перехватывает руками, подтягивается и так — сантиметр за сантиметром — поднимается кверху.
На середине мачты он немножко отдыхает. Он поворачивает голову и окидывает взглядом лагерь. Там по-прежнему пусто, Никита улыбается; теперь он уверен, что поспеет закрепить флаг и вернуться вовремя.
Вторую половину пути лезть труднее. Мачта здесь тонка, она качается и опасно поскрипывает. Никита боится смотреть вниз. У него кружится голова. Наконец он достигает верхушки мачты. Верхушка прикрыта деревянным грибком. На грибке и привинчено колёсико, до блеска натёртое верёвкой. Никита хватается одной рукой за грибок, а вторую руку отводит за спину, чтобы взять верёвку. Пальцы его хватают воздух. За резинкой трусов верёвки нет. Противный холодок появляется у Никиты в груди. Он смотрит вниз. Верёвка лежит у основания мачты, еле видимая в траве. Он не заметил, когда она успела выскользнуть. Никита прислоняется головой к холодной мачте и несколько минут не двигается, пережидая, пока пропадёт тошнотворная слабость. Из-за гряды холмов, с далёкой реки доносится тягучий пароходный гудок. Чтобы отвлечься, Никита представляет себе, как выглядит этот пароход. Крутобокий, с оттянутой назад трубой, быстро идёт он против течения. Рассыпчато звенят зелёные волны, рокочут машины, на корме плещет под ветром флаг… Флаг… Никита спускается вниз. Он берёт верёвку, привязывает её к руке узлом и пробует, прочно ли она держится. Теперь она держится прочно. Приоткрыв рот, чтобы легче дышалось, Никита опять обхватывает мачту и опять начинает влезать. Ему кажется, что сейчас он уже не сможет добраться до вершины. Руки стали тяжёлыми, их трудно отрывать от мачты, словно она сделалась клейкой. В носу щекочет противный запах краски. Теперь Никита отдыхает чаще; он считает остановки и всё время думает, что ошибается. По счёту их мало, а кажется, что их было не один десяток. А впереди ещё длинный путь. Гладкая, скользкая, мачта уходит ввысь, и нет на ней ни сучка, ни зарубинки, ни отметки. Никита смотрит и не может определить, сколько ещё осталось лезть: может, полтора метра, а может, три, пять… Он опускает голову и больше не смотрит вверх. Он совсем закрывает глаза. Руки и ноги у него теперь движутся сами собой, и он вряд ли понимает, что продолжает лезть. Потом пальцы Никиты неожиданно упираются во что-то твердое. Он открывает глаза. Пальцы упёрлись в грибок. Никита смотрит на него и уже только потом, словно бы очнувшись, соображает, что добрался до вершины. Он влез-таки! Ему было трудно, очень трудно, однако он влез. Он влез и теперь держится рукой за колёсико. Никита отвязывает верёвку и кладёт её в желобок колеса. Всё. Самое главное сделано. Больше не надо лезть, не надо поднимать гудящие руки, не надо считать остановки… Всё. Никита вздыхает глубоко и облегчённо. Теперь он немножко подождёт и спустится вниз. Но странное дело — усталость куда-то исчезла. Руки у Никиты снова двигаются легко и свободно. Он даже не заметил, как появилась эта ловкость. Может, он долго отдыхает? Да нет, прошла минута, не больше. Никита соскальзывает на землю, завязывает верёвку и укрепляет на ней флаг. Когда он тянет за верёвку, складчатое полотнище вздрагивает, обвисает и послушно ползёт вверх. Всё в порядке! Никита вытирает о полотенце руки и бежит к дому. Запыхавшись, он взмахивает на крыльцо. Там с горном в руках стоит Гайда и смотрит на часы. — Не опоздал? — тревожно спрашивает Никита. — Нет. Полторы минуты до подъёма. Никита переводит дух и берёт из рук Гайды холодный, запотевший горн. — Слышь, Никита, — озабоченно говорит Гайда, — есть у нас мальчишки, которые по деревьям здорово лазят? — Есть, — отвечает Никита. — А чего? — Понимаешь, флаг ветром сорвало. Надо кого-то попросить, чтоб поправил. Никита опускает глаза. — По-моему, флаг исправный, — равнодушно говорит он. — Я сейчас проходил, попробовал. Он совсем исправный. Никита подносит ко рту горн и набирает полную грудь воздуха. Он не смотрит на Гайду. Он не подозревает, что она окинула взглядом его фигуру, заметила мокрую майку, ободранные колени, царапины на руках; Никита не знает, что вожатая беззвучно смеётся… Никита трубит. Резкие, хрипловатые звуки разносятся над лагерем, достигая дальних его уголков. И, хотя Никита трубит сейчас простенькие четыре такта утренней побудки, ему кажется, что звуки эти торжественны и прекрасны, а сам он уже стоит у белой мачты, и, повинуясь его сигналу, тяжёлое знамя поднимается ввысь.
Вторую половину пути лезть труднее. Мачта здесь тонка, она качается и опасно поскрипывает. Никита боится смотреть вниз. У него кружится голова. Наконец он достигает верхушки мачты. Верхушка прикрыта деревянным грибком. На грибке и привинчено колёсико, до блеска натёртое верёвкой. Никита хватается одной рукой за грибок, а вторую руку отводит за спину, чтобы взять верёвку. Пальцы его хватают воздух. За резинкой трусов верёвки нет. Противный холодок появляется у Никиты в груди. Он смотрит вниз. Верёвка лежит у основания мачты, еле видимая в траве. Он не заметил, когда она успела выскользнуть. Никита прислоняется головой к холодной мачте и несколько минут не двигается, пережидая, пока пропадёт тошнотворная слабость. Из-за гряды холмов, с далёкой реки доносится тягучий пароходный гудок. Чтобы отвлечься, Никита представляет себе, как выглядит этот пароход. Крутобокий, с оттянутой назад трубой, быстро идёт он против течения. Рассыпчато звенят зелёные волны, рокочут машины, на корме плещет под ветром флаг… Флаг… Никита спускается вниз. Он берёт верёвку, привязывает её к руке узлом и пробует, прочно ли она держится. Теперь она держится прочно. Приоткрыв рот, чтобы легче дышалось, Никита опять обхватывает мачту и опять начинает влезать. Ему кажется, что сейчас он уже не сможет добраться до вершины. Руки стали тяжёлыми, их трудно отрывать от мачты, словно она сделалась клейкой. В носу щекочет противный запах краски. Теперь Никита отдыхает чаще; он считает остановки и всё время думает, что ошибается. По счёту их мало, а кажется, что их было не один десяток. А впереди ещё длинный путь. Гладкая, скользкая, мачта уходит ввысь, и нет на ней ни сучка, ни зарубинки, ни отметки. Никита смотрит и не может определить, сколько ещё осталось лезть: может, полтора метра, а может, три, пять… Он опускает голову и больше не смотрит вверх. Он совсем закрывает глаза. Руки и ноги у него теперь движутся сами собой, и он вряд ли понимает, что продолжает лезть. Потом пальцы Никиты неожиданно упираются во что-то твердое. Он открывает глаза. Пальцы упёрлись в грибок. Никита смотрит на него и уже только потом, словно бы очнувшись, соображает, что добрался до вершины. Он влез-таки! Ему было трудно, очень трудно, однако он влез. Он влез и теперь держится рукой за колёсико. Никита отвязывает верёвку и кладёт её в желобок колеса. Всё. Самое главное сделано. Больше не надо лезть, не надо поднимать гудящие руки, не надо считать остановки… Всё. Никита вздыхает глубоко и облегчённо. Теперь он немножко подождёт и спустится вниз. Но странное дело — усталость куда-то исчезла. Руки у Никиты снова двигаются легко и свободно. Он даже не заметил, как появилась эта ловкость. Может, он долго отдыхает? Да нет, прошла минута, не больше. Никита соскальзывает на землю, завязывает верёвку и укрепляет на ней флаг. Когда он тянет за верёвку, складчатое полотнище вздрагивает, обвисает и послушно ползёт вверх. Всё в порядке! Никита вытирает о полотенце руки и бежит к дому. Запыхавшись, он взмахивает на крыльцо. Там с горном в руках стоит Гайда и смотрит на часы. — Не опоздал? — тревожно спрашивает Никита. — Нет. Полторы минуты до подъёма. Никита переводит дух и берёт из рук Гайды холодный, запотевший горн. — Слышь, Никита, — озабоченно говорит Гайда, — есть у нас мальчишки, которые по деревьям здорово лазят? — Есть, — отвечает Никита. — А чего? — Понимаешь, флаг ветром сорвало. Надо кого-то попросить, чтоб поправил. Никита опускает глаза. — По-моему, флаг исправный, — равнодушно говорит он. — Я сейчас проходил, попробовал. Он совсем исправный. Никита подносит ко рту горн и набирает полную грудь воздуха. Он не смотрит на Гайду. Он не подозревает, что она окинула взглядом его фигуру, заметила мокрую майку, ободранные колени, царапины на руках; Никита не знает, что вожатая беззвучно смеётся… Никита трубит. Резкие, хрипловатые звуки разносятся над лагерем, достигая дальних его уголков. И, хотя Никита трубит сейчас простенькие четыре такта утренней побудки, ему кажется, что звуки эти торжественны и прекрасны, а сам он уже стоит у белой мачты, и, повинуясь его сигналу, тяжёлое знамя поднимается ввысь.