через несколько дней оказалась в советской зоне.

В Воронеж я, конечно, не поехала: я и не собиралась выполнять их гнусных заданий. Цель у меня была одна: вернуться на родину, где-нибудь затеряться и умереть, умереть на родной земле.

Так бы оно и было, если бы я не выбрала Куйбышев, не встретила Садовского. Ах, Жорж, что это за человек, как много он сделал для меня! А я?

Да что там говорить!.. Хорошо, наберись терпения, конец близок. О дальнейшем, кроме двух последних лет, писать не буду. Ты знаешь, как день за днем, шаг за шагом Валериан Сергеевич возвращал меня к жизни, как стал моим мужем, как мы жили… Не знаешь только, что все эти годы творилось в моей душе, с каким ужасом я глядела на каждого нового человека: не американцы ли его подослали? Но нет, судя по всему, они потеряли мой след. Только уверовав в это, я дала согласие стать женой Валериана Сергеевича. А тревога все-таки не проходила, хотя с каждым годом становилась все меньше.

И вот, когда я уже думала, что все позади, свершилось непоправимое: мы поехали с Валерианом Сергеевичем в Сочи. Я тебе писала тогда. О, если бы я могла знать, чем кончится эта поездка!..

Через несколько дней после приезда мы решили отправиться в дендрарий, и там… там я увидела того человека. Да, это был он, все еще цветущий, полный сил. Самое страшное, что и он заметил меня. Я попыталась ускользнуть — напрасно. Он меня выследил. Я умоляла Валериана Сергеевича бросить все, немедленно уехать, надеялась скрыться, бежать. Но объяснить мужу ничего не могла, не могла… А Валериан Сергеевич меня не понимал, мои просьбы принял за блажь, за каприз.

Прошел день, и этот негодяй, воспользовавшись тем, что Валериан Сергеевич ушел из санатория, проник ко мне в палату, проник, как вор…

Разговор был коротким: с первых слов мне стало ясно, что он знает все, знает о моем обязательстве американцам. «Вот что, голубушка, — сказал он, — или ты поедешь со мной и будешь делать все, что я потребую, или завтра же о твоих художествах станет известно властям. В твоих руках не только твоя судьба, но и судьба твоего братца, тетушки, твоего муженька. Выбора у тебя нет».

Да, выбора не было, и вот я бросила мужа, стала «женой» инженер-подполковника Черняева. (В таком облике выступал теперь этот человек.)

Первое время он не очень посвящал меня в свои дела, старался сломить, сломить окончательно. Этого, как ни пытался, он не добился. Да, у меня не хватило сил поднять против него открытую борьбу, но и помощницей в его подлых, преступных делах я не стала.

Что я могу сказать? Сейчас все накалено до предела, каждую минуту я жду смерти и не боюсь ее. Смерть — для меня избавление. Но вы: ты и твоя семья, Валериан Сергеевич, что будет с вами? Если бы не боязнь этого, я давно заявила бы о нем куда следует или сама ушла из жизни. Но как мне быть, когда гибель грозит и вам?

Жорж, дорогой, я измучилась, я так исстрадалась — сил нет. Что мне делать? Что делать? Вот уже скоро год, как я пишу тебе письмо за письмом и рву, рву…»

Миронов опять остановился, провел рукой по лбу: да, вот он, ответ, вот откуда злосчастный кусочек бумаги…

«…пишу тебе письмо за письмом и рву, рву, —

вновь перечел Миронов. —

Но это я отправлю — больше нельзя. Молю тебя — приезжай, ты найдешь выход. Если не сможешь, напиши, телеграфируй. Я придумаю что-нибудь, сама приеду к тебе. Только не пиши на домашний адрес, пиши до востребования, не то письмо может попасть в лапы этого зверя. Да, кстати, последние дни он стал что-то ласков, уговаривает меня съездить на курорт. Что-то еще надумал?

Сегодня — пятнадцатое. Письмо ты получишь через три-четыре дня. Десять дней я буду ждать ответа. Значит, до двадцать седьмого — двадцать восьмого. Можешь не отвечать: я все пойму…

Твоя Ольга».

Прочитав последние строки письма, Андрей скрипнул зубами и так сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев. Он порывисто встал, шагнул к Корнильеву и протянул ему руку:

— Простите, Георгий Николаевич, что так неласково вас встретил, но кто мог знать, мог подумать?.. А Ольга Николаевна… Ах, Ольга Николаевна! Вот глупость, какая глупость! До чего же ее запугали, запутали! Ну, что ей было сказать вам раньше, сказать правду Валериану Сергеевичу, прийти, наконец, к нам. Я понимаю — раньше… Но после пятьдесят третьего года? Неужели она так-таки ничего и не поняла? Нет, не поняла, и вот расплата… Оставим это, однако, что теперь судить? Перейдем к делу. Как, Георгий Николаевич, можете ли вы что-нибудь сказать об этом человеке? Кто он? Из письма можно понять, что он мог быть вам известен?

— Ума не приложу, — развел руками Корнильев. — За эти сутки я десятки и сотни раз перебирал всех наших общих с Ольгой знакомых — а таких не так уж много — и ни до чего не мог додуматься. Среди тех, кого я знал, человека, способного на такое… на такие… Нет, не было.

Миронов задумался:

— А что, Георгий Николаевич, — внезапно сказал он, — если мы вам покажем этого… Черняева?

Корнильев вздрогнул.

— Если надо… — сказал он сдержанно. — Если вы считаете нужным… Я готов…

— Сделаем так, — решил Миронов. — Видите, здесь, в стене, нечто вроде ниши; там висит мое пальто. Ниша задернута портьерой. Я вызову так называемого Черняева на допрос, ненадолго, а вы поместитесь тут, в нише. Она просторная. Из-за портьеры вы сможете рассмотреть этого человека, он же вас видеть не будет. Согласны?

Корнильев пожал плечами:

— Как вам будет угодно. Я целиком и полностью полагаюсь на вас. Вам виднее.

Миронов распорядился доставить на допрос арестованного Черняева, а сам с Лугановым принялся устраивать Корнильева в его импровизированном укрытии. Дело оказалось не хитрым, и все приготовления были закончены до появления псевдо-Черняева. Наконец в дверь постучали. Миронов задернул портьеру, и в комнату ввели арестованного.

— Так-с, гражданин… — Миронов сделал длительную паузу, — Черняев. Давненько мы с вами не виделись. Ну что ж, возобновим знакомство?

— Гав, — неуверенно произнес Черняев, исподлобья поглядывая на Миронова. — Гав!

Миронов брезгливо поморщился:

— Довольно, хватит. Никакая вы не собака и никакой не сумасшедший: вот акт экспертизы. Давайте-ка разговаривать по-человечески.

Тот, кто выдавал себя за Черняева, глядя все так же исподлобья, настороженно молчал.

— Что, — с издевкой спросил Миронов, — поскольку от собачьего лая приходится отказаться, решили опять играть в молчанку? Не ново! Было уже, гражданин Черняев, было. Придумали бы что-нибудь поновее! В последний раз спрашиваю: вы намерены