секс-комиссар.

   И всё же она выбрала именно старпома. Шемчуку это льстило, но и давило дополнительным грузом тоже, особенно теперь после смерти командора.

  III

   Эсминец "Живой" сел на малое небесное тело, не обозначенное ни в одном звёздном каталоге. Оно хоть и называлось малым, но размером никак не уступало Пиренейскому полуострову. Конечно, оно было малым, но малым исключительно с астрономической точки зрения. Чтобы обследовать пешком такое небесное тело, даже при условии смешной силы тяжести, понадобилось бы, как минимум, несколько недель.

   Шемчук скакал в одной паре с Терещенко. В последнее время он старался держать мичмана при себе, во избежание нежелательных эксцессов: комиссар невзлюбила его лютой бабской ненавистью. Мичман имел длинный украинский язык и иногда позволял себе лишнее. Однажды он при всех пошутил, сказав: товарищ комиссар такая злющая молодица, что карьера в гестапо - это ей одной левой. Получилось не смешно, а даже наоборот, трагично получилось, особенно для мичмана Терещенко.

   Теперь Орангутангова держала его в ежовых рукавицах. А женские ежовые рукавицы, это не тоже, что ежовые рукавицы мужчин, тем паче, что Орангутангова была садистской не только по велению партии, но и по зову сердца.

   Шемчук и мичман двигались в северо-западном направлении, обследуя этот участок астероида, которому экипаж, по настоянию комиссара Орангутанговой, единогласно дал имя "Семьдесят один год Владимиру Ленину". Местность в этой стороне оказалась неровной, холмистой. Скафандры Терещенка и Шемчука прыгали высокими медленными дугами, покрывая значительные куски пространства. Невзрачное пятнышко Проксимы, то появлялось над горизонтом, то вновь соскальзывало в бездну.

   Смешная сила тяжести оказалась таковой только поначалу, дальше она перестало быть весёлой и вскорости приняла совсем нешуточный характер. Советские космонавты чертовски устали и тоже выглядели грустно, но продолжали усердно скакать вдаль. Им очень мешали перекинутые через плечо неудобные бластеры системы Шапошникова. По дороге бывший старпом старался воскресить в памяти приснившийся ему накануне сон. Снилось что-то важное, что каждый раз ускользало между пальцами неплотно сжатого мозга.

   Прыгавший вереди Терещенко остановился, указав куда-то толстою рукой. Обратив туда внимание, у Шемчука от неожиданности перехватило дух. Вниз по склону холма происходила неподдельная, глухонемая битва. Три астронавта в характерных скафандрах немецких вооружённых сил вели неравное сражение... с отрезком кривой линии. Так во всяком случае, это выглядело со стороны. Кривая являлась чем-то, что молниеносно атаковало фашистов.

   Линия эта было бледного оттенка и имела в длину не более двадцати метров. Она то и дело меняла свою конфигурацию, сгибаясь в самых разных местах. Трансформация происходила почти моментально и непредсказуемо. Нацистские астронавты глупо палили со своих шмайсер-бластеров. Они откровенно мазали, красноватые лучи их лазеров вразнобой тыкали окружающее пространство.

   Очередная сложная метаморфоза и белая линия пронзила одного из фашистов навылет, показавшись с другой его стороны - тот даже пикнуть не успел. Кривая прошила боевой скафандр, словно он был сделан из картона. Секунда и ещё один солдат, задетый по касательный, неуклюже кувыркаясь, упорхнул далеко от места сражения. Остался последний фашист и в это время Терещенко открыл огонь. Он стрелял очередью из коротких импульсов и, кажется, полоснул линию по живому.

   Кривая сразу же изменила направление своей атаки. Несколько раз сложившись под прямым углом, она стремительно выпросталась навстречу стрелявшему. Врио командора, недолго думая, дал очередь с упреждением. В темноте взметнулась полоса, казалось кто-то чертил под линейку былым, как молоко, карандашом. Внезапные, абсурдные трансформации сменялись одна за другой, но Шемчук не отпускал гашетки, боясь, что, остановившись, выпустит геометрическую тварь из прицела.

   Наконец батарея бластера сдохла. Линия больше не трансформировалась, она застыла в какой-то дикой многоходовой комбинации. Первым делом Шемчук бросился к лежащему мичману. Тот глядел на боевого товарища мороженными глазам. Он не дышал. Серое, шершавое лицо напоминало срез, принесённого с холода, полена. В районе солнечного сплетения, там, где когда-то была нарисована пятиконечная звезда, твердела выпуклая от смёрзшейся крови пробоина.

   - Хенде хох. - сказал оставшийся в живых нацистский астронавт.

   Судя по всему, это был офицер. По его груди алчно карабкалась насекомоподобная свастика. Сквозь бронестекло кубического гермошлема сквозили черты потрёпанного космосом, не такого уж и нордического лица. Фашист держал Шемчука на мушке маленького лазерного пистолета. Если бы это был желторотый юнец, со смазливой арийской ряшкой, врио командора уже бы давно его кончил. Рука Шемчука томно сжимала рукоять офицерского кортика. Видя это, фашист очень грустно покачал квадратной головой.

  IV

   Что же мне всё-таки снилось, думал Шемчук, возвращаясь обратно к "Живому". Но недавний сон, словно осклизлый сопливый сом, выскальзывал из его рук. И ещё он вспоминал Терещенка, которого похоронил там же на месте сражения. Теперь на том месте горбились три сложенные из камней холмика, под одним - сын страны Советом, под двумя другими - фашистской Германии.

   Хоронил он на пару с немецким офицером - каждый прятал своего подчинённого или двух. Молча таскали булыжники, молча их укладывали, никто не проронил ни слова. Да и о чём было толковать, здесь на задворках Мироздания, двум случайным офицерам вражеских армий. Всё чем они раньше жили казалось здесь нелепицей. Из данного астероида Родину было уже не различить - малюсенькая блёсточка среди таких же невзрачных новогодних чешуек.

   Чем дальше отлетали военные, тем более истончалась их связь с Отчизной. На таком расстоянии она уже еле вибрировала тончайшей слюнявой паутинкой, готовой в любой момент лопнуть от натяжения. Да полноте, иногда сомневался Шемчук, была ли она на самом деле - воспетая в песнях, Советская Родина. Не пропагандистская