Людмила Уварова В каждую субботу, вечером Повесть и рассказы

Год спокойного солнца Повесть

1

Асмик подошла к столу, робко спросила:

— Я к вам. Можно?

Туся что-то быстро писала в блокноте. Не поднимая головы, пробормотала вежливой скороговоркой:

— Сию минуточку. — Потом закрыла блокнот, положила ручку в деревянный бокальчик. — Слушаю вас. — И тут же рассмеялась. — Каждый раз на этом самом месте.

— Как водится, — ответила Асмик. — Слушай, я до смерти хочу есть. Пошли обедать в шашлычную на Никитской, я угощаю!

Туся укоризненно покачала головой:

— Погляди на себя, еще один шаг — и догонишь Юрия Власова или этого, как его, Жаботинского…

— Считай, что шаг уже сделан, — флегматично промолвила Асмик.

Туся сосредоточенно посмотрела на часы.

— Мне еще два часа сидеть, не меньше. Выдержишь? Или костлявая рука голода уже схватила тебя за горло?

— Чего не сделаешь во имя дружбы!

Асмик хотела еще что-то добавить, но вошел посетитель.

Это была общественная приемная большой московской газеты, и сотрудники газеты поочередно дежурили там.

Поначалу Тусе нравились эти дежурства. Хотя и уставала сильно, а нравились. Приходя домой, она все еще слышала голоса людей, перед глазами мелькали лица, разные, молодые и старые, каждое со своей бедой, со своей заботой, потому что с радостью сюда не приходил никто.

Первое время Туся переживала за всех. Порой, не дослушав, уже бралась за телефонную трубку — скорее позвонить, разузнать, исправить.

Как-то Асмик сказала ей:

— Наверное, только врачам да еще юристам под силу измерить человеческое горе.

Туся прибавила:

— И еще нам — газетчикам.

Но чем дальше, тем все чаще она стала ловить себя на недоверии. Человек говорил, жаловался, требовал справедливости. Туся слушала и думала про себя: «А что, если выслушать вторую сторону? Так ли это все на самом деле?»

Недоверие сменилось усталым равнодушием. К ней приходили, жаловались, порой плакали, а она, с трудом сдерживая нетерпение, украдкой поглядывала на часы.

Но об этом Туся никому не говорила. Тем более Асмик. Та наверняка обрушилась бы на нее со всем пылом своего южного темперамента.

И Туся молчала. Делала свое дело, томительно скучала, но не показывала вида. А люди охотно шли к ней, тянулись к распахнутым навстречу глазам, к улыбке, привычно освещавшей красивое, ясное лицо.

Сложив руки на груди, Асмик издали наблюдала за тем, как Туся разговаривает с посетителем.

Тусино лицо поминутно меняло выражение. То становилось сочувствующим, то словно легкая тень набегала на него, то светлело в улыбке.

«Переживает, — думала Асмик. — Слушает и переживает. Как же иначе?»

Асмик посмотрела в окно, за которым зеленел горячо и сочно освещенный солнцем молодой сквер. И вдруг внезапно рванулась с неожиданным для ее грузного тела проворством.

— Опоздала! Так и есть, опоздала!

Туся оборвала фразу на середине. С неудовольствием спросила:

— Что случилось? Пожар или наводнение?

— Хуже, — торопливо бросила Асмик. — Опоздала на вокзал…

Туся улыбнулась, помахала ей рукой. Но Асмик уже ничего не видела, стремглав неслась по лестнице вниз.

Посетители между тем сменяли друг друга. Кто жаловался на райжилотдел: не дают очередникам приличной площади, кто на затянувшееся строительство детского сада, кто на директора завода, самовольно повысившего нормы.

А потом вошел он, Ярослав. Туся сразу узнала его, он мало изменился, разве что виски стали седые, но те же глубоко посаженные умные глаза, и немного выступающая вперед челюсть, и широкие брови.

Подошел к Тусе. Солнце светило ему в лицо, он щурился, заслоняясь ладонью от солнца.

— Разрешите? — спросил он.

«Не узнал, — подумала Туся. — Или просто ослеп от солнца?»

Она показала ему на кресло возле стола. Он сел, вынул из кармана платок, вытер лицо и шею.

— Сегодня до того жарко, — начал было Ярослав, взглянул на Тусю, и вдруг остановился. Глаза расширились, брови дрогнули. Узнал. — Туся, — сказал растерянно. — Неужели ты, Туся?

— Здравствуй, Ярослав, — ответила Туся.

Он пожал ей руку. Его рука была холодной, хотя за окном стояла жара.

— Сегодня так парит, — сказал неуверенно.

— Да, — сказала Туся. — Быть дождю.

Улыбка тронула его губы. Как и раньше, зубы его как бы налезали друг на друга, и по-прежнему казалось, зубов у него слишком много.

— Вот что, — сказал он. — Разговор о погоде и еще о том деле, с которым я пришел к тебе, продолжим после. Согласна?

— Как хочешь, — ответила она.

Он взглянул на свои часы.

— Ты когда кончаешь?

— В начале седьмого.

— Давай встретимся после работы. Идет?

— Идет.

— Я тебя буду ждать в половине седьмого, в кафе «Арктика», знаешь, на улице Горького?

— Знаю.

Он встал.

— Стало быть, в половине седьмого.

Он знал, Туся наверняка провожает его взглядом, и, должно быть, потому старался держаться особенно прямо. А впрочем, он выглядел все таким же стройным, затылок аккуратно подстрижен, пиджак модный, с двумя разрезами по бокам. Только, может быть, слегка пополнел, как ни говори — годы…

2

Асмик любила повторять:

— Все в мире жаждет перемен, а я люблю постоянство.

Но фраза эта никого не могла обмануть. Асмик была понятной, вся как на ладони. Санитарки и сестры в больнице называли ее «простая».

Однажды, когда ей было лет двенадцать, она влюбилась в управдома. Это была самая первая ее любовь, которую, как известно, полагается помнить всю жизнь. Управдом был отставной военный, он так лихо скрипел ремнями, сапоги его так искрились и блестели от ваксы, что сердце Асмик то падало, то вспрыгивало к самому горлу.

Она старалась попадаться ему на глаза, а встречаясь, краснела, растерянно лепетала:

— Здравствуйте…

Управдом был очень занятой, вечно носился по этажам большого девятиэтажного дома, ругался с малярами, с водопроводчиками, нещадно стыдил неисправных квартиросъемщиков и ровно никакого внимания не обращал на Асмик.

Безответная любовь наскучила ей, и она разлюбила управдома.

Она была некрасива — толстая, неуклюжая. К тому же одевалась на редкость безвкусно. Над ней посмеивались, а она наперекор всем считала себя по-своему привлекательной.

В минуту откровенности признавалась подругам:

— Если вглядеться, то я красивая. Что, нет, скажете?

Глаза ее блестели, щеки рдели румянцем, курчавые волосы шапкой стояли на голове. Подруги удивленно соглашались:

— Правда красивая…

Еще в школе она