После двух лет ФСБшной консервации в Лефортово эти дни были словно отпуском на Мальдивах. Я и знать не знал, что так можно сидеть, а в фильмах про тюрьму об этом ничего не говорилось.

«Чёрный ход» давал возможность каждую ночь звонить родственникам и читать статьи в интернете о себе любимом, поддерживать общение практически с любой камерой огромного изолятора и есть жареный шашлык. Да, всё это стоило денег и без поддержки с воли зек мог рассчитывать максимум на «грев с котла», минимальный «грев» сигаретами, чаем и сахаром. Но в каком-нибудь «красном» СИЗО, например Красноярском, у юридически ещё невиновных людей вместо сладкого чая были бы только издевательства и побои.

Стоит отдать должное, смотрящий нашей камеры, молодой азербайджанец Азиз наводил «движуху» круглосуточно. В центре большой, продуваемой сквозняками камеры стояли двадцатилитровые бутыли с водой. В каждом из них булькала связка кипятильников — можно было к ним прислониться и погреться.

По дороге Азизу прислали кусок полотна от ножовки. Я принялся пилить решётку — романтика! Сокамерник возле дверей — «тормозов» - стоял на шухере, я же терпеливо елозил полотном. Решётка, правда, была не на окнах, а над дверьми и прикрывала казённый радиоприёмник. Моей целью были магниты от динамика, и уже через пару часов они были у меня в руках. Разломанное радио аккуратно было собрано и даже прутья решётки поставлены на место. Следы распила были ловко замаскированы мякишем хлеба. Лишних вопросов я не задавал — помогал и наблюдал.

Азиз достал из тайника наш телефон — «ненадёжный курок», - пояснил он про тайник, - привязал пакет с телефоном к магниту и выбросил его в вентиляционную трубу. Свёрток прилип далеко внизу. «А как доставать?» - не выдержал я. «Удочкой», улыбнулся Азиз.

Что такое удочка я уже знал, так как с первых дней стал учиться на «дорожника». Каждый вечер после отбоя вся тюрьма тихонько стучала по трубам. Это был «цинк» - условный стук, пора ставить «дорогу». Мы раздирали один из матрасов, доставали из него несколько сплетённых канатов с палец толщиной — «коней» — и перекидывали их в соседние камеры. Славливались.

С нижними и верхними камерами установить связь было проще всего: вниз мы закидывали канат с грузиком, сверху закидывали нам. Конец каната болтался в метре от форточки, и вот его-то я и вылавливал удочкой. Где-то удочки делали из туго скрученной бумаги, но у нас она была мощная, телескопическая — от вентилятора. Азиз и её умудрялся прятать от еженедельных шмонов. Интереснее всего было устанавливать связь с боковыми камерами. Мне нужно было высунуть за решётку привязанную к палке алюминиевую ложку и вдоль стены выкинуть с неё плотный мякиш хлеба с тонкой нитью — «контролькой». Мой коллега из соседней камеры ловил на удочку грузик и за контрольку втягивал моих коней. После десятка неудачных попыток я звал Азиза, и он славливался с соседями с первого раза. «Учись, студент!», снисходительно  говорил ещё недавний малолетка директору двух предприятий с высшим образованием.

И я учился. Уже через неделю я ловко «ставил дорогу», таскал на перекрёстке туда-сюда груза, наизусть знал карту расположения камер — «глобус» — и вёл тетрадь учёта входящих и исходящих грузов. В носках, привязанных к канатам, были сигареты, нитки, чай, кофе, провода, сахар, бумага, зарядные устройства, ручки, шприцы, телефоны, марихуана, заточки,  спирт, конфеты и горсти скрученных в трубочку и запаянных в целлофан записок — «маляв». На каждой маляве стоял номер исходящей камеры и камеры назначения. Я должен был сориентироваться по карте куда что передать, дёрнуть нужный канат, стукнуть раз-другой по трубе и отправить груза дальше. Ежедневно всем камерам по дороге доставлялись информационные листы с фамилиями и статьями новоприбывших арестантов: так друг друга находили подельники и даже родственники. Я познакомился с голландцем и с удовольствием оттачивал английский по переписке. С ним же я играл по переписке и в шахматы.

Арестантский язык в малявах — своеобразный фольклор. Долго и витиевато с нами здоровались: «Вечер в хату, порядочные арестанты, чифир в радость...», потом также замороченно нам рассказывалось о достоинствах «людского хода» и необходимости его поддерживать и уже только после следовала кроткая просьба прислать по возможности пару сигарет и щепотку чая. Прощание и благодарность выражалась так же на несколько абзацев. Я быстро научился ставить метку «НТВ» и отправлять маляву попрошаек дальше по дороге. «Нет Такой Возможности». Вечных просителей в тюрьмах кличут чайками и их «дай-дай-дай» надоедает даже «котловой хате» - камере с общаком.

Иногда дорога приносила длинный кожаный тубус. В нём, свёрнутый в трубку, лежал «воровской прогон» - указ местного начальства. Эта бумага представляла из себя произведение местного искусства. Воровские звёзды, решётки, колючая проволока и витиеватый каллиграфический шрифт. Смотрящий за камерой разворачивал свиток и торжественно зачитывал послание всей камере. С уже известными арестантскими словооборотами нам рассказывали о чей-то коронации или наоборот, ставили в известность о том, что при встрече такого-то человека «спросить с него, как с гада». Два раза в месяц это был список дней рождений или, наоборот, усопших «старших братьев» — и камера варила чифир, пускала его по кругу, праздновала или поминала. Стол накрывался с общака.

Работа дорожника казалась интересной и была почётной, но напряжённой и ответственной. Если  у меня порвался бы конь и выпал бы ценный груз — восстанавливать или оплачивать стоимость пришлось бы нашей камере. А в носках иногда были не только айфоны, но и солидные пакеты с белым, неизвестным мне веществом. Листы учёта грузов в случае шмона нужно было хоть съесть, но ни в коем случае не допустить попадания их в руки администрации. Карался такой промах строго.

К происходившему вокруг я относился отстранённо, будто находясь в кинотеатре виртуальной реальности. Осознать и принять то, что всё это происходит со мной я не мог ещё долго. Поэтому продолжал играть свою актёрскую роль и вёл дневник, стараясь не упустить ни одной значимой детали. Естественно, всё увиденное шифровал ибо шмоны случались часто и неожиданно. Но если обыск предполагался какой-то проверяющей комиссией, нас предупреждали заранее и мы сдавали инспектору пакет со всеми запрещёнными предметами, вплоть до гвоздей. Через сутки нам всё возвращали. Вплоть до гвоздей.

Лояльность администрации московских изоляторов к теме АУЕ* объяснялась легко. Ежемесячно Азиз переводил на спецсчёт двенадцать тысяч рублей в месяц, по штуке за койку.