что тебе было проще отпустить меня и забыть.
— Я рад, что не сделал этого. Иначе я никогда бы не узнал, как ужасно ты поешь в караоке.
Она легонько шлепнула меня по руке.
— Да, и наши дети были бы обречены. Ведь судя по твоим словам… — запнувшись, Эмили судорожно сглотнула и неловко закашлялась. — Тебе когда-нибудь хотелось иметь машину времени с диапазоном в пять секунд?
Я рассмеялся.
— Нет, но я рад, что ее у тебя нет. Теперь я знаю, что ты начала задумываться о наших детях.
Скривившись, Эмили спрятала лицо в ладонях.
— Это та часть, где я становлюсь чересчур навязчивой подружкой, верно?
— Нет. Это та часть, где я начинаю фантазировать, как же замечательно все будет, когда я заделаю тебе ребеночка.
— Подожди, в буквальном смысле? Или ты говоришь о своей сперме?
— Этими словами ты разрушила всю эротичность момента.
Это был мой первый, проведенный за границей День Благодарения. Мои чувства до сих пор пребывали в полном раздрае. Париж был восхитителен. Изумительно прекрасен. Но… он был так далеко от дома… Райан изо всех сил старался меня развлечь, но, несмотря на это, большую часть дня я чувствовала себя не в своей тарелке. Мы шли по травяной дорожке вдоль оживленной узкой улочки с множеством магазинов. Райан — в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами — выглядел, как обычно, потрясающе. Но стоило нам завернуть за угол, и я замерла на месте. За большим столом, установленным под двумя раскидистыми деревьями, сидели те, кто напоминал мне о доме: Уильям, Хейли, Брюс, Наташа, Лилит и даже Грэмми. — Ух ты, — потрясенно выдохнула я. — Твоих рук дело? Райан, слегка ухмыльнувшись, пожал плечами. — Зависит от твоего настроения. Ты счастлива? — Да! — весело рассмеялась я. — Ладно, тогда это был я. Ты что творишь, Уильям? — возмутился Райан, заметив, как тот, наложив себе еды, начал жевать. — Я собирался произнести небольшую речь. Все дружно застонали. Мы с Райаном — без лишних церемоний и неловких пауз — заняли свои места за столом, словно только что вышли из кухни, а не бродили по раскинувшемуся в центре Парижа парку. Я уселась между Лилит и Райаном. Как только мы сели, все дружно принялись заполнять свои тарелки. Вся еда в основном находилась в контейнерах. Помимо основного блюда Дня Благодарения, индейки под клюквенным соусом, стол украшали некоторые детали французской кухни: багеты и круассаны. — Ты серьезно хотел толкнуть речь? — тихонько спросила я у Райана. — Нет, и еще раз нет, — чересчур поспешно ответил он, и мне показалось, что его щеки слегка покраснели. Я легонько толкнула его локтем. — Небось собирался говорить о паломниках? — Продолжай меня дразнить, и сегодня вечером в постели вместо запланированного мной заключительного сюрприза Дня Благодарения я заставлю тебя прослушать обстоятельный доклад о том, кому и как они поклоняются. Нервно хихикнув, я окинула беглым взглядом сидевших за столом. К моему облегчению все по-прежнему были увлечены беседой и любовались, не обращая на нас ни малейшего внимания, местным пейзажем. — И что же это, если не секрет? — Ну, например, церемония фарширования индейки после наступления темноты. — Вместо ночного перекуса? — Нет, сначала я провозглашу тебя индейкой, а затем обеспечу бурный секс. Индейка нафарширована. Всем спасибо. Бадабинг, бадабум (прим. суть этого выражения — цель была достигнута без каких-либо затруднений). — Во-первых, больше никогда не говори «бадабинг, бадабум», или я добьюсь твоей депортации. А во-вторых, если ты еще раз назовешь меня индюшкой, тебя ожидает полный облом. Подцепив с подноса из фольги политую медом морковку, Райан сунул ее в рот. — Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, индюшка. Наступив ему на ногу, я слегка придавила ее, а он лишь самодовольно ухмыльнулся. — Итак, — неожиданно заговорила Лилит. — Теперь, когда вы двое закончили обсуждать предстоящую бурную ночь, может, ты поздороваешься с подругой, которую не видела целую вечность? Или так и будешь меня игнорировать? Обняв Лилит одной рукой, я чмокнула ее в макушку. — Фу, — скривилась она. — Я не просила меня слюнявить. — Что ж, очень жаль. Но как же я рада тебя видеть. — Да уж. Ну, я тоже рада, что твой самолет не разбился и все такое. — Каково это работать на Валери Пургот? — поинтересовалась Наташа. Она сидела рядом с Брюсом, и казалось, что эту парочку интересуют лишь окрестности. Я также заметила, что у Брюса на тарелке лежит банан, хотя я понятия не имела, как тот мог оказаться среди еды на День Благодарения. — Нелегко, и все же потрясающе, — ответила я. — Валери неисправимый трудоголик и жуткий перфекционист (прим. стремление к абсолютному идеалу в сочетании с неспособностью даже в мелочах признать за собой «право на ошибку»), прекрасно разбирающийся в коммерческой стороне искусства. В ней невероятным образом уживается способность целиком отдаваться живописи, но при этом не забывать о хлебе насущном. — Так вот чем ты добываешь хлеб свой насущный, — встряла в разговор Грэмми. — Обольщением. Силой вагины. Подавлением мужской воли к сопротивлению. Преодолением его… — Грэмми, думаю, этого вполне достаточно, — мягко оборвала ее Хейли. — Это День Благодарения, а не коммунистический митинг. Уильям, выпучив глаза от восторга, протянул ей сжатую в кулак руку, чтобы Хейли стукнула его своим маленьким кулачком. И та сделала это очень нежно. Грэмми, бросив на нее косой взгляд, с явным возмущением оторвала от индюшачьей ножки внушительный кусок. — Ладно, — проворчала она с набитым ртом. — Можешь сколько угодно отрицать силу женской щели, что у нее меж ног. А вот для меня это не пустой звук. Уильям склонил голову набок. — Что-то я сомневаюсь, что ты должным образом продумала это заявление. Сидящая напротив Грэмми направила на него вилку. — А я вот сомневаюсь, что тебе хочется получить пендель за то, что ты во мне усомнился. Я права, мой мальчик? — Ты дерешься грязно, а я сейчас пьян. Позволив тебе победить, я поступил по-джентльменски. — Киска, — криво ухмыльнулась Грэмми, а Уильям в ответ сверкнул глазами. Остаток ужина прошел без досадных инцидентов. Если, конечно, не считать незначительной ссоры между Уильямом и Грэмми и глумливого словесного поединка между Брюсом и Уильямом. Впервые с момента моего приезда в Париж я не была поглощена уникальнейшими видами города и своими эстетическими переживаниями. Отключив свой разум от окружающей
Эпилог
ЭмилиЭто был мой первый, проведенный за границей День Благодарения. Мои чувства до сих пор пребывали в полном раздрае. Париж был восхитителен. Изумительно прекрасен. Но… он был так далеко от дома… Райан изо всех сил старался меня развлечь, но, несмотря на это, большую часть дня я чувствовала себя не в своей тарелке. Мы шли по травяной дорожке вдоль оживленной узкой улочки с множеством магазинов. Райан — в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами — выглядел, как обычно, потрясающе. Но стоило нам завернуть за угол, и я замерла на месте. За большим столом, установленным под двумя раскидистыми деревьями, сидели те, кто напоминал мне о доме: Уильям, Хейли, Брюс, Наташа, Лилит и даже Грэмми. — Ух ты, — потрясенно выдохнула я. — Твоих рук дело? Райан, слегка ухмыльнувшись, пожал плечами. — Зависит от твоего настроения. Ты счастлива? — Да! — весело рассмеялась я. — Ладно, тогда это был я. Ты что творишь, Уильям? — возмутился Райан, заметив, как тот, наложив себе еды, начал жевать. — Я собирался произнести небольшую речь. Все дружно застонали. Мы с Райаном — без лишних церемоний и неловких пауз — заняли свои места за столом, словно только что вышли из кухни, а не бродили по раскинувшемуся в центре Парижа парку. Я уселась между Лилит и Райаном. Как только мы сели, все дружно принялись заполнять свои тарелки. Вся еда в основном находилась в контейнерах. Помимо основного блюда Дня Благодарения, индейки под клюквенным соусом, стол украшали некоторые детали французской кухни: багеты и круассаны. — Ты серьезно хотел толкнуть речь? — тихонько спросила я у Райана. — Нет, и еще раз нет, — чересчур поспешно ответил он, и мне показалось, что его щеки слегка покраснели. Я легонько толкнула его локтем. — Небось собирался говорить о паломниках? — Продолжай меня дразнить, и сегодня вечером в постели вместо запланированного мной заключительного сюрприза Дня Благодарения я заставлю тебя прослушать обстоятельный доклад о том, кому и как они поклоняются. Нервно хихикнув, я окинула беглым взглядом сидевших за столом. К моему облегчению все по-прежнему были увлечены беседой и любовались, не обращая на нас ни малейшего внимания, местным пейзажем. — И что же это, если не секрет? — Ну, например, церемония фарширования индейки после наступления темноты. — Вместо ночного перекуса? — Нет, сначала я провозглашу тебя индейкой, а затем обеспечу бурный секс. Индейка нафарширована. Всем спасибо. Бадабинг, бадабум (прим. суть этого выражения — цель была достигнута без каких-либо затруднений). — Во-первых, больше никогда не говори «бадабинг, бадабум», или я добьюсь твоей депортации. А во-вторых, если ты еще раз назовешь меня индюшкой, тебя ожидает полный облом. Подцепив с подноса из фольги политую медом морковку, Райан сунул ее в рот. — Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, индюшка. Наступив ему на ногу, я слегка придавила ее, а он лишь самодовольно ухмыльнулся. — Итак, — неожиданно заговорила Лилит. — Теперь, когда вы двое закончили обсуждать предстоящую бурную ночь, может, ты поздороваешься с подругой, которую не видела целую вечность? Или так и будешь меня игнорировать? Обняв Лилит одной рукой, я чмокнула ее в макушку. — Фу, — скривилась она. — Я не просила меня слюнявить. — Что ж, очень жаль. Но как же я рада тебя видеть. — Да уж. Ну, я тоже рада, что твой самолет не разбился и все такое. — Каково это работать на Валери Пургот? — поинтересовалась Наташа. Она сидела рядом с Брюсом, и казалось, что эту парочку интересуют лишь окрестности. Я также заметила, что у Брюса на тарелке лежит банан, хотя я понятия не имела, как тот мог оказаться среди еды на День Благодарения. — Нелегко, и все же потрясающе, — ответила я. — Валери неисправимый трудоголик и жуткий перфекционист (прим. стремление к абсолютному идеалу в сочетании с неспособностью даже в мелочах признать за собой «право на ошибку»), прекрасно разбирающийся в коммерческой стороне искусства. В ней невероятным образом уживается способность целиком отдаваться живописи, но при этом не забывать о хлебе насущном. — Так вот чем ты добываешь хлеб свой насущный, — встряла в разговор Грэмми. — Обольщением. Силой вагины. Подавлением мужской воли к сопротивлению. Преодолением его… — Грэмми, думаю, этого вполне достаточно, — мягко оборвала ее Хейли. — Это День Благодарения, а не коммунистический митинг. Уильям, выпучив глаза от восторга, протянул ей сжатую в кулак руку, чтобы Хейли стукнула его своим маленьким кулачком. И та сделала это очень нежно. Грэмми, бросив на нее косой взгляд, с явным возмущением оторвала от индюшачьей ножки внушительный кусок. — Ладно, — проворчала она с набитым ртом. — Можешь сколько угодно отрицать силу женской щели, что у нее меж ног. А вот для меня это не пустой звук. Уильям склонил голову набок. — Что-то я сомневаюсь, что ты должным образом продумала это заявление. Сидящая напротив Грэмми направила на него вилку. — А я вот сомневаюсь, что тебе хочется получить пендель за то, что ты во мне усомнился. Я права, мой мальчик? — Ты дерешься грязно, а я сейчас пьян. Позволив тебе победить, я поступил по-джентльменски. — Киска, — криво ухмыльнулась Грэмми, а Уильям в ответ сверкнул глазами. Остаток ужина прошел без досадных инцидентов. Если, конечно, не считать незначительной ссоры между Уильямом и Грэмми и глумливого словесного поединка между Брюсом и Уильямом. Впервые с момента моего приезда в Париж я не была поглощена уникальнейшими видами города и своими эстетическими переживаниями. Отключив свой разум от окружающей