котором жила одна большая семья — иногда до полусотни людей. В правом углу пустоши вытянулся узкий насыпной курган, высотой до брюха лошади. Не один горшок с человеческими костьми зарыт в этом кургане; давно, должно быть, живут здесь люди. Проглядели, проглядели слуги князя!

Центр площадки занимала сложенная из крупных камней огромная, почти в рост человека, домница. Недалеко от нее, у пылающего горна, спиной к всадникам работал мужчина, одетый в потрепанную зайчину. Рядом с могильным курганом несколько человек складывали большую поленницу березовых дров. И ныне, значит, кто-то умер. Часто в эту весну смерть встречалась Рохвольду. Не ищет ли она кого-нибудь из его приближенных?

Из дома доносилось невнятное пение, короткие выкрики турьего рога, сухие удары деревянных палочек по натянутой шкуре. Конь Рохвольда заржал. Человек у горна испуганно обернулся, и они узнали друг друга: князь и Алфей.

«Теперь не станешь кричать: «Мы тебя не знаем, уходи!». Теперь станешь просить: «Отпусти!» — с удовлетворением подумал князь.

Алфей подошел к всадникам.

— Закройте лица, сейчас выведут уходящего.

Заслонив левой ладонью лицо, как требовал местный обычай, Рохвольд сквозь растопыренные пальцы разглядывал детину. Эта находка возмещала все нынешние убытки князя. Он уже обладал собственными портными и гончарами, чеканщиками и пряхами, а коваля еще не имел. Приходилось не только мечи, но и запоры к воротам заказывать через разъездных купцов, они же нередко доставляли заказы с большим опозданием.

— Чьи вы? — спросил князь.

— Кривичи мы, а при Полоте живем, — ответил Алфей. — Лесным духам молимся, у речки рыбу выпрашиваем да железо из рудницы плавим.

— Не про племя ваше спрашиваю, а про господина: чьи вы?

— Великий предок породил нас, — все не желал понимать Алфей. — Он велел нам долго жить, а теперь одного за другим забирает к себе, старых и молодых. А после твоего полюдья, княже, еще больше людей умирать станет. Зачем отнимаешь последнее?

Это было сказано так же дерзко, как и тогда, перед шатром.

— Чьи вы все же? Кто над вами суд правит, кому дань вносите? — продолжал князь, до времени подавляя свой гнев.

— Разве без тягот не может прожить человек? Вольные мы русские люди, самим себе принадлежим.

— Не люди вы, — не сдерживая больше злобы, выкрикнул Рохвольд. — Люди — это слуги князя, его гриди^[2], дружина. А вы данники. Почему таились досель? Почему дани не несли?

Из дому показалась процессия. Впереди шли четыре старца. Они осторожно несли узкую клетку из жердей, почти не отрывая ее от земли. В клетку до груди был погружен уходящий, так что он в ней стоял, и казалось, что то пятый старец идет среди своих сверстников. Ни одеждой, ни ростом, ни внешностью он не выделялся среди них. Лишь на голову его, не закрывая лица, был надет колпак из бересты, свисавший позади длинной пластиной, привязанной к спине, — чтобы голова не болталась и тоже казалась живой.

Рохвольд подивился изобретательности этих людей. Ловко обманывают они злых духов, которые ведь только и ждут случая наброситься на уходящего. Нет, тут им удачи не будет. Уходящий совершал свой последний путь по земле в снаряжении воина: к его правой руке привязана палица, в левом кулаке зажата стрела, через шею надет лук. А люди, шедшие позади, оживленно и громко разговаривали. Особенно настойчиво они расхваливали силу уходящего, его ловкость и хитрость — пусть слышат это злые духи. По временам в процессии раздавался нарочитый смех: никакого несчастья не случилось, здесь нет места для скорби.

Алфей хотел присоединиться к процессии, где ему была отведена немаловажная роль, но Рохвольд мечом преградил ему дорогу.

— Сумеешь ты отковать меч, подобный этому?

— Не сумею, — нетерпеливо ответил Алфей.

— А нагрудные пластины для меня и коня?

— Их тоже не делаем, — угрюмо отвечал кузнец. — Что в них пользы! Мы делаем секиры, наральники, копаницы.

Усмехнулся Рохвольд. Зерно растет полгода, а добрый меч может одним взмахом обогатить. Вдруг он разглядел, что у уходящего срезана верхушка правого уха — так метил князь своих рабов. Уходящий был беглым рабом князя, это селище приютило беглого раба, оно виновато вдвойне.

— Иди к погребальному костру, — сказал он Алфею. — Оттуда возвращайся со всеми старейшинами.

Уходящий уже лежал на своем последнем ложе, и частокол из пламени отгородил его навсегда от злых духов, от власти князя и от всего земного.

...Перед князем, обнажив головы, стояли двое старейшин и между ними — Алфей. Позади князя построились пятеро его дружинников, приведенных начальником охраны. Рохвольд не стал терять времени.

— Вы долгие годы не несли дани. Теперь давайте: меч для меня и два десятка для дружины, щит для меня и два десятка для дружины, уздечку для моего коня и десять десятков для дружины, цепи для моста, запоры на ворота...

— Нет у нас так много железа, — ответили старейшины.

— Нет железа — сами ко мне идите, пока не возместите долги. — И Рохвольд сделал своим воинам знак окружить всех троих.

— На что они тебе? — выступил на шаг вперед Алфей. — Что проку в них? Я пойду к тебе на лето и зиму, пока не сделаю всего. Только от мечей освободи, на людей они готовятся, боги не велят их делать.

— Я не ведаю твоих богов, кузнец, а без меча мне и остальное не нужно... Кем тебе приходится ушедший?

— Родителем.

— Так!.. А был он моим челядином, сюда убежал. Теперь ты будешь мой челядин.

Рохвольд кивнул щитоносцу, тот извлек нож и тут же срезал Алфею верхушку правого уха.

5

С некоторых пор, точнее — с того дня, когда князь-отец словно бы вскользь сказал, что ей надо готовиться к замужеству, — приступы навязчивого сумрачного беспокойства все чаще овладевали Рогнедой. Князь не открыл имени ее будущего господина, ни о чем не спросил. Она догадывалась, что он еще не выбрал, за кого ее выдавать. Но раз это желание однажды явилось ему, оно будет выполнено — не таков у отца нрав, чтобы отступаться от своих решений.

От рождения и до сегодняшнего дня Рогнеда не покидала бревенчатых стен замка, не бывала дальше дубового тына, неровным густым гребнем обегавшего холм у основания. От разноплеменных купцов, изредка наезжавших в замок, она знала, что мир необъятен. Там текут бурные реки, не чета этой лениво-спокойной Двине, там волнуются безбрежные моря, на берегах которых раскинулись древние, богатые, многолюдные города. На тучных лугах там пасутся невиданной красоты животные, а в лесах растут сказочные растения.

От своего учителя-раба, родом из Новгородской земли, учившего ее языкам — греческому, латинскому и аравийскому, —