Аександр Белоусов «Камень нерушимый»

КИНЖАЙ-РЕКА

Григорий Озеров раньше работал на далеком сибирском прииске, добывал золото. А нынешней весной прииск закрыли. Григорий сам еще не успел ничего придумать, как его вызвали в контору и предложили поехать на Урал.

— Не приходилось, наверное, алмазами заниматься? — спросил управляющий. — На Урале есть такая речка Кинжай, на ней алмазный прииск. Там нужны опытные горняки, чтобы работать на гидромониторах. Если хотите, поезжайте.

Григорий согласился. Семьи у него не было, жена и ребенок потерялись в начале войны. Сам он воевал с гитлеровцами, а когда война закончилась, долго разыскивал семью, но напрасно. С тех пор много ездил по стране, работая то на стройке, то на прииске.

Место на Кинжае-реке ему понравилось. Речка горная, быстрая и студеная. Течет она между крутых каменистых берегов. А кругом стоят сопки, густо покрытые хвойным лесом.

Григорию хотелось побыстрее начать работу, но еще не прибыла на прииск его гидропушка. Потянулись дни вынужденного безделья.

Чтобы скоротать время, Озеров ходил на берег реки, часами сидел на нагретых солнцем валунах. Сегодня же он перешел через речку по зыбкому подвесному мосту, протянутому между двумя скалами высоко над водой, и стал взбираться по каменистой круче.

Поселок Алмазный расположился на северном, правом берегу Кинжая, на отлогой песчаной косе. А левый берег реки крут и каменист. Недалеко от того места, где сооружен подвесной мостик, Кинжай делает крутой поворот, и там над водой высится желтоватая известковая скала, которую почему-то зовут Лысым Монахом. Пожалуй, скала и в самом деле похожа на сгорбившегося монаха. В ее очертаниях можно различить плечи и голову — большой выступающий камень. Правое плечо у Монаха немного ниже левого; и кажется, что старик хочет почесать ухо о левое плечо.

Григорий взобрался на самую макушку Лысого Монаха, сел на камень и закурил. Узкие улочки поселка расползлись по склону противоположного берега. Отсюда, с высоты, человечье жилье казалось временным и недолговечным — зыбкий подвесной мостик над рекой, легкие разборные домики, палатки геологов за излучиной реки.

Вдалеке виднелась алмазная фабрика. Словно большая серая коробка она высилась над лесом.

Григорий задумался. Вспоминались горячие пески и жаркие душные ночи Узбекистана, мутная вода в арыках и благоухающие сады, вспоминались бескрайняя сибирская тайга, шахты и рудники, руда, уголь и золото, которые довелось добывать своими руками…

Он очнулся, услышав песню. Пел, очевидно, мальчик, пел грустно и задушевно.

Песня приближалась. Высокий белоголовый мальчик, тоненький, как тростинка, пробирался потраве, раздвигая ее руками, и пел. Заметив Григория, он /замолчал и остановился.

— Заходи, парень, покурим! — крикнул ему Григорий.

— Я не курю, — насупился мальчик, но все-таки подошел. — Это ведь мое место, — вдруг просто сказал он Григорию. — Я часто тут сижу и смотрю… Когда хорошая погода.

— Ничего, обоим места хватит, — миролюбиво откликнулся Григорий.

Они помолчали. Потом Григорий спросил:

— Что это за песню ты пел?

— Песня? — немного смутившись, переспросил мальчик. — Это про Трансвааль. В Африке… Мы такую книжку прочитали с ребятами. Там теперь тоже алмазы добывают. Война там была. Тогда и сложили эту песню.

Мальчик говорил задумчиво, неторопливо.

— Тебя зовут-то как?

— Павлик Ганин.

— Отец на прииске работает?

— У меня отца нету… Верней, есть, только он — приемный. И мать у меня не родная, приемная.

Павлик задумчиво рассматривал какую-то букашку, забравшуюся ему на ладонь. И также задумчиво Озеров смотрел на него.

— Ишь ты… Сирота, значит, — заговорил Григорий. — А куда же твои настоящие родители подевались?

— Я не помню. Я немножко помню детдом, а потом меня усыновил Гафитулла Мингалеев. У него еще есть сын, Зуфар. Он хороший, Зуфар. Мы с ним братья…

— М-да, не веселая история, — сказал Озеров, снова зажигая папиросу.

— Почему? Я хорошо живу.

Помолчали.

Громко стрекотали в густой высокой траве кузнечики. И высоко-высоко в небе кружил ястреб, неподвижно распластав крылья.

— Павлик! Э-э-гей, Павли-ик! — послышалось снизу. — Домой иди-и!

Павлик вмиг забыл о новом знакомом и помчался вниз, к дорожке, которая вела на перекидной мост. Вот мальчуган легко сбежал с кручи, вот его ноги гулко застучали по настилу мостика — узеньким досочкам, прикрепленным к двум протянутым над рекой проволочным тросам, и все это легкое сооружение закачалось.

Григорий медленно спустился вниз и долго зачем-то смотрел на вывеску, на которой вкось и вкривь было написано масляной краской: «Проход разрешен не больше чем троим одновременно».

Павлик сразу понял, что у Зуфара что-то случилось. Поэтому и бежал со всех ног.

Зуфар выскочил ему навстречу и заговорил, возбужденно размахивая руками:

— Знаешь, нашел алмаз! И где?! В нашей коллекции оказался. Большой!

— Ну, скажешь тоже, — недоверчиво протянул Павлик.

— Алмаз, точно говорю! Вот, смотри!

Павлик на ходу рассматривал камешек. Прозрачный, немного желтоватого оттенка, он был похож на тысячи галек, которые валялись на берегах реки. Только один раз, когда Павлик повернул камешек гранью к солнцу, показалось, что он сверкнул радугой.

— Может быть, и алмаз, — согласился Павлик. — Тогда в нем будет каратов шесть. Побольше грамма. А как ты проверял?

— Он режет стекло, — ответил Зуфар.

— Каждая галька режет стекло… Надо попробовать на корунде.

Разыскали кусок корундового круга, на котором тетушка Савдана обычно точила кухонные ножи. Раньше этот круг крутился на станке в механической мастерской, на нем токари затачивали резцы.

Корунд — это тот же рубин, только черный. А красные рубиновые камешки вставляют в часы вместо подшипников. Рубин очень твердый камень. Тверже его только алмаз, а тверже алмаза в природе нет ничего. Рубин можно резать алмазом. Сам же алмаз ничем не разрежешь. Алмаз в сто пятьдесят раз тверже корунда-рубина, в несколько тысяч раз тверже стали.

Павлик долго тер камешком круг. Получилось много пыли, на корунде стала заметна