Олег Константинович Селянкин «Ваня Коммунист» 

ПРОЛОГ

Разрывы, разрывы, разрывы... Мы лежим в маленьком окопчике и плотно прижимаемся к вздрагивающей земле, будто хотим, чтобы она прикрыла нас.

Мы — это я и два матроса. Мы — корректировочный пост. Это по нашему вызову открывают огонь корабли Волжской военной флотилии. Это мы нацеливаем снаряды на доты, пулеметные точки и в места скопления вражеских войск.

Уже четвертые сутки мы здесь, на правом берегу Волги. Наш окопчик выдолблен в твердой, как камень, городской земле. За спиной у нас — остатки стены дома. Раньше он был трехэтажный. Я отлично помню его таким.

Теперь нет дома. Вместо него — метровая стенка. В ней проломы, через которые видно Волгу.

Все кирпичи этой стенки посечены осколками и пулями. Будто вся фашистская армия только по этому дому и стреляла.

Если бы было так...

Все дома в городе разрушены. Все камни так же посечены осколками и пулями, так же опалены взрывами бомб и мин. Мне кажется, они и сейчас пахнут пламенем.

Нет дома — нет и тех людей, которые жили в нем. Где они? Не знаю. Они могли переправиться через Волгу. А может, они уходили на том пароходе, который фашисты утопили на середине Волги? Если так, то...

Но мне кажется, что многие жильцы этого дома лежат рядом: из-под развалин несется трупный запах. Он сладковатый, приторный. От него першит в горле и пропадает желание есть.

Разрывы сползают с нашего окопчика. Мы знаем, что сейчас фашисты минут двадцать будут долбить по прибрежной полосе, а потом огневой налет прекратится так же внезапно, как и начался. Огонь поведут лишь дежурные батареи. Для чего? Чтобы не дать нам возможности отдохнуть, чтобы мы ни на минуту не забывали о войне, о смерти.

— На мозги капают, — очень точно сказал однажды матрос Кошкин. Он сейчас лежит рядом со мной.

Только мы ко многому привыкли, и это «капанье на мозги» на нас не действует: о войне мы никогда не забудем, а спать одиночные разрывы не

мешают. Они привычны, как любому человеку привычно тиканье часов в его комнате.

Я сажусь и через стереотрубу осматриваю то, что недавно было большим городом. Белая тарелка луны застыла высоко в небе, льет ровный свет и поэтому отчетливо видны развалины. Вон разинули пасти разорванные нефтебаки. Видны даже черные полосы, тянущиеся от них к реке. Здесь огненным валом, сметая все, прошел горящий бензин.

Правее — коробки заводских цехов. У их стен зубчатые кромки. От этого цехи ночью напоминают старинные крепости, знакомые мне по картинкам.

— Эх, сейчас бы щей... Горячущих! — тихо говорит Кошкин.

Я понимаю Кошкина: почти неделю мы не ели горячего, а последние четыре дня даже чаю нет.

— Может, сегодня чего из еды подбросят,— опять бормочет Кошкин через несколько минут.

А я уверен, что у него и сейчас в вещевом мешке есть еще сухари, хотя нам всем выдали их одновременно и только на два дня. Мы с Никитиным уже сжевали свои, а Кошкин наверняка сберег. И наверняка поделится с нами.

Василий Степанович Никитин — наш телефонист. Он спит. Но мне почему-то кажется, что он только притворяется спящим.

Что я знаю о Никитине? Ему около сорока. Воевал в гражданскую войну, потом плавал на одном из камских пароходов. Женат, имеет четырех детей.

Так написано в биографии. А вообще-то Никитин рядом со мной лишь две недели, но за это время я убедился, что он не трус.

Прошел примерно еще час. Мне снилось, будто нет войны и я с какой-то девушкой бродил по лугу. Он был огромный и весь в цветах. Я отчетливо видел каждый лепесток любого цветка, но девушка будто плыла в тумане. Я только чувствовал, что она очень красива, что лучше ее нет никого на свете.

И тут Кошкин толкает меня в плечо. Я просыпаюсь, сажусь.

— Вон, — зло бросает Кошкин и тычет пальцем в сторону Волги.

Я смотрю на реку. Она серебрится от лунного света, и кажется просто невероятным, что кто-то осмелится безжалостно разрушить эту красоту. А фашисты разрушают: почти на середине реки разорвана серебристая чешуя. Вместо нее — лохматые, всклокоченные столбы воды. Они будто выстреливаются в небо из глубины. Это рвутся бомбы, сброшенные с самолета. Рвутся вокруг парохода. Он так широк, что кажется почти круглым. Очень высокие у него и кожухи колес. Сомнений нет: фашисты напали на «Ваню Коммуниста», хотят утопить тот самый пароход, который защитники города называют кормильцем.

Ведь «Ваня Коммунист», как и другие пароходы и катера, доставляет защитникам города снаряды, мины, патроны и многое другое. Он снабжает и продовольствием. На его палубу кладут раненых, когда их отправляют в госпитали.

Бывалой так, что иногда Волга нам казалась лесом. Так густо стояли на ней водяные столбы. Но и между ними пробирался «Ваня Коммунист»!

А ведь это не военный корабль. Это самый обыкновенный пароход, каких тысячи на наших реках. И команда на нем — самые обыкновенные речники.

Сейчас «Ваня Коммунист» то стопорит ход, то резко бросается в сторону, чтобы уклониться от очередной бомбы. Солдаты, сидящие на его палубе, стреляют по невидимому самолету из винтовок и автоматов.

Рядом с «Ваней Коммунистом» вспыхивают яркие, кровавые огни. Это взрываются вражеские мины.

Вот одна из них ударила в трубу парохода.

Упала труба с раструбом, так похожим на маленькую пулеметную.башню. Жадное пламя лижет стены рубки. Солдаты и речники льют на него воду, отрывают горящие доски и швыряют их в реку.

«Ваня Коммунист» почти лишился хода.. Теперь он как стоячая мишень.

Густой дым, будто саван, окутывает пароход.

Взрыв бомбы...

Искрится серебристая кольчуга реки. Нет ни парохода, ни столбов воды.

— Быть нам сегодня голодными... Разочтемся, сполна разочтемся! — зло говорит Кошкин, сворачивая цигарку.

И тут я слышу всхлипывания. Оглядываюсь.

У пролома в стене, навалившись грудью на иссеченные и опаленные кирпичи, стоит Василий Степанович Никитин. Он смотрит на Волгу. Смотрит туда, где еще недавно был «Ваня Коммунист». Смотрит и всхлипывает.

От этого становится муторно на душе. Я тоже сворачиваю цигарку. И молчу.

Наконец, Василий Степанович спускается в окопчик и почти стонет:

— Какой пароход утопили, гады!

— Почти каждую ночь кого-нибудь топят,— философски начал Кошкин.

Тут Никитин подался вперед, будто приготовился броситься на