- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (30) »
Лучано Мальмузи (художник Николай Воронцов) Неандертальский мальчик в школе и дома
МОЯ СЕМЬЯ
Холод – вот что вспоминается живее всего, когда я думаю о своем детстве. Собачий холод. А собак я вообще не помню. Волки были, это да. Когда холод пробирал до костей, а от голода подводило живот, они, на свою беду, подходили слишком близко к хижинам. И дедушка Пузан ловил самого неосторожного из них и съедал со всеми потрохами. Хотя, к слову сказать, случись в доме какая-то еда, никого из нашей семьи не надо было упрашивать… Ах да, моя семья! Пора вам ее представить. Правда, когда я пытаюсь припомнить всех родственников, у меня ум за разум заходит. Ну-ка, поглядим… одиннадцать пап… Нет, нет, я, как всегда, все путаю: это бабушек одиннадцать! А пап – девять… Мой настоящий папа, Большая Рука, и еще восемь, которых я звал «дядями»… Правда, в стойбище Грустных Медведей мы, дети, называли дядями всех взрослых мужчин: куда бы ты ни пошел, всюду встречался какой-нибудь дядя, который незаметно за тобой приглядывал и в случае чего выручал. Проголодался? Зайди в первую попавшуюся хижину, и там дядя или тетя дадут тебе чего-нибудь пожевать. Соскучился? Великий одинокий охотник, дяденька Бобер, с торчащими наружу зубами, всегда готов рассказать тебе какое-нибудь из своих захватывающих приключений. Замерз? Тетушка Бурундучиха поднимет тебя, как перышко, волосатыми ручищами, и ты, счастливый, прикорнешь в ее горячих объятиях. Не спится? Чем-то огорчен? Плачешь? Почему бы тогда не пойти в пещеру к дяденьке Пеньку, который поперек себя шире: пара прыжков, две-три уморительные гримасы – и вот ты уже хохочешь, позабыв обо всем. А когда успокоишься, он до зари будет рассказывать сказки, придуманные тут же, на месте, специально для тебя. Чудесно жилось в нашем стойбище! Все тебя любили, и ты никогда не чувствовал себя одиноким. Можно даже сказать, что Грустные Медведи были одной большой дружной семьей. А теперь я опишу вам моего дорогого папочку – все звали его Большая Рука, потому что была она у него толстая и крепкая, как дубина. Ударом кулака он мог повалить бизона, а человек от одного его тычка отлетал к соседней хижине. Такая сила помогла ему добиться в стойбище высокого положения: он стал вождем Грустных Медведей, и никто не оспаривал у него этого звания. Правда, время от времени находился какой-нибудь нахал, который ставил под сомнение папино право распоряжаться, но папа не принимал это близко к сердцу, а просто выходил, улыбаясь, в круг и опрокидывал наглеца одним ударом. Да, да, папа Большая Рука в самом деле никого не боялся… Ну, почти никого. Когда, например, мама Тигра была дома, он становился тихим, как ягненок. Мама Тигра – это моя мама. Обычно она нежная и ласковая, но если рассердится – берегись. Тигрой ее прозвали за вспыльчивый нрав, а еще за голос, похожий на рев саблезубых. Папа Большая Рука очень красивый. Настоящий неандерталец – когда он приходил в другие стойбища, все с него не сводили глаз. Жирный, как мускусный бык, горбатый, как бизон; спина круглая, а руки такие длинные, что загребали по земле. А лицо до чего выразительное! Лба почти не было, а надбровные дуги так выступали вперед, что, когда шел дождь, даже не зажмуривался. Рот до ушей, огромный, с толстыми губищами; а нос – о, нос у него был самый красивый на свете: широкий, сплюснутый, волосатый. Волосами вообще-то вся наша семья не была обижена. Особенно дедушка Пузан. Летом в страшную жару, когда в луже посреди деревни оставалось на палец льда, он мог ходить, ничем не прикрываясь. Разгуливал себе нагишом, и никто и не замечал этого, – наоборот, все нахваливали его новую летнюю шубу. Теперь полагалось бы описать всех дядюшек и тетушек, дедушек и бабушек, кузенов и кузин, но я боюсь запутаться, а к тому же… Во имя всех Горбатых Медведей! О стольком я уже поведал вам, а о себе не сказал ни слова. Правда, и говорить-то особо нечего. Я – мальчик Ледникового периода. Когда я родился, великое странствие моего народа подходило к концу и уже появились по соседству с нашими землями люди совсем, совсем на нас не похожие. «Бууу» – вот как меня звали. Но вы меня можете называть попросту Неандертальский мальчик. А теперь начинаем рассказ.ПЛЕМЯ ГРУСТНЫХ МЕДВЕДЕЙ
Вот оно, мое стойбище, видите: на холмике, неподалеку от бурной реки. Десятка три хижин, покрытых разноцветными шкурами. У Грустных Медведей довольно большое стойбище: так, по крайней мере, утверждает дяденька Бобер, который обошел весь свет. Другие племена живут неблизко. До ближайшего к нам стойбища Северных Буйволов три месяца пути, а путешествовать в наши времена, поверьте, нелегко.Гляньте на долину – сплошное болото: зимой замерзает, а весной растекается вязкой жижей, над которой кишат комары. А теперь обернитесь и посмотрите на горы: ели и березы простираются покуда хватает взгляда; с вершин спускаются ледники, чуть ли не достигая холмов… Бр-р… лучше сидеть в хижине, в тепле, завернувшись в шкуры, и наблюдать, как на заре мама Тигра раздувает угли в очаге. Осень едва наступила, а листья уже меняют цвет. Небо светлеет; над верхними отверстиями хижин клубятся облака дыма. Странный тип отодвигает полог из шкур и выходит наружу, зевает, потягивается, глядит на небо, издает довольное ворчание. Подходит к луже в самом центре деревни, исследует лед у самого берега. Потом встает на колени перед Тотемом-Луной, круглым белым валуном в форме мяча, целует его и принимается петь. Тип этот – Полная Луна, деревенский шаман, он же знахарь: он весь увешан амулетами, сухие волосы его стоят дыбом, глаза блуждают. Давайте-ка послушаем, какой он нам даст прогноз погоды:
Сегодня чудная погода,
И скоро солнышко взойдет;
Глаза протрите, лежебоки:
Кто ленится – тот не жует!