<p>

 </p>

   Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий... ты одна мне поддержка и опора, о великая, могучая человеческая еда... Не будь тебя -- как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается в мире? Но ты есть -- и я могу радостно отстукивать вилкой по тарелке: "Жизнь продолжается! Будем есть -- будем жить!"

   Этот небольшой сборник рассказов и рассказиков -- про еду.

   Тут нет рецептов. Тут -- просто разговоры о еде или около нее. Да, домохозяйка, да, это не для тебя. Ну или для тебя -- сними фартук и сядь почитай. Или не сейчас, а потом... А впрочем, ну его! Не читай вовсе! Ничего-то тут нет: байки одни. Решительно никакой пользы -- ни тебе, ни отечеству! Да и тебе, суровый литературовед, нечего тут ловить. Философия этого текста не глубже столовой тарелки (даже на кастрюлю не тянет). Что хотел сказать автор, и так понятно: он, автор, любит покушать. И поговорить. А так -- никакого абстракционизму, никакого постмодернизму! Просто слова во всех видах: вареные, жареные, тушеные.

   Не любо -- не кушай, а ж... врать... не мешай!

   Кефир

   Ангел-вышибала вышел покурить на балкончик.

   Смена была тяжелая.

   Души сегодня какие-то на редкость бестолковые, просто на вежливое "Вам пора" не реагируют.

   О времена, о нравы!

   Этот последний вообще ему в штанину вцепился мертвой хваткой и рычал, как собака. Еле оторвал. Дал подсрачника, придал ускорение -- проваливай к мамочке, идиота кусок!

   И кому такое надо? Ангел не стал смотреть на землю, потому что догадывался: ходит какая-то по бабкам, по церквям, по врачам... сильно хочет ребеночка! Эти суки там, наверху, любят такие фокусы выкидывать! И да -- плевать, что мысли его все прочитали. Всех в ад не сошлете, кому-то и здесь работать надо.

   Ангел все-таки посмотрел вниз.

   Поискал знакомые лица.

   Не эту ли девчонку он когда-то подтолкнул к краю? Мялась, жалась, озиралась, смотрела затравленно...

   Ага, вот она, ну что, любезная, как твои дела? Ничего, смотри, куда-то едет...

   Девчонка (ей лет восемь, не больше) обернулась на родителей.

   -- Не волнуйся, милая, -- сказала ей мама. -- И пиши нам. Как доехала, чем кормят...

   Девочка втянула голову в плечи.

   -- А там будут кормить?

   -- Ну, конечно, будут кормить...

   -- Будут кормить... -- как будто успокаиваясь, сказала девочка.

   -- А ты думала: нас везут на убой, что ли? -- засмеялся какой-то мальчишка постарше, стоявший рядом. -- Это ж летний лагерь, а не этот... конт... контрационный! Конечно, будут кормить! Но не факт, что тебе понравится! -- И он засмеялся.

   Ангел-вышибала тоже расхохотался и бросил вниз окурок.

   Гениально! В следующий раз, когда кто-то из приставучих начнет донимать вопросами: "А там можно жить, там точно можно жить?"

   Он скажет:

   -- Конечно, можно. Но не факт, что тебе понравится.

   И засмеется.

   А девочка тем временем сидела в автобусе, прижавшись носиком к холодному стеклу.

   Ее ждало суматошное лето в лагере, страшилки у костра, печеная картошка, втихаря обрываемые с деревьев зеленые яблоки (кислющие, но вкуснота!) и обязательный кефир на полдник.

   Она раньше терпеть не могла кефир, но с тех пор полюбит.

   Ведро еды

   Бабушка рассказывала, что, когда она была маленькой, на нее иногда нападало привередство и она отказывалась есть что дают. Мой прадед был печником -- уважаемая профессия! -- а прабабушка хорошо вела хозяйство, поэтому жила семья -- по тем временам -- в достатке.

   Жили они в деревне, в Черниговской области.

   И вот как-то моя бабушка (тогда -- крепенькая смурная девочка, которая теперь смотрит на меня с их единственного семейного фото) отказалась есть свой обед. Так и представляю, как она недовольно посмотрела в тарелку и буркнула: не буду!

   А моя прабабушка (тогда -- статная женщина с суровым лицом) сказала ей что-то вроде: пока не съешь свой обед, из дома не выйдешь, Людмила.

   А бабушка, наверно, только бросила на нее взгляд исподлобья и осталась наедине с тарелкой остывающего борща. Или щей. Или каши.

   А прабабушка как раз собиралась идти кормить свиней.

   Взяла ведро с помоями и вышла из дома.

   И как раз в тот момент кто-то постучал в калитку. Прабабушка поставило ведро на крыльцо и пошла открыть.

   Пришли двое детей -- мальчик и девочка. Ужасно худые и оборванные. Тогда ведь был голод на Украине, вот эти дети (видимо, сироты) и брели по свету, побираясь у добрых людей.

   Прабабушка подумала: пусть бы Люся поглядела на них! Тогда бы ела все, что дают.

   Она сказала:

   -- Подождите, сейчас я вам вынесу кое-чего.

   Зашла в дом и стала собирать в узелок: сала там кусочек, хлеба, еще чего.

   А потом взяла с собой бабушку и вышла во двор.

   Дети сидели около помойного ведра -- которое прабабушка оставила на крыльце, так и не донеся до хлева, -- и дружно уничтожали его содержимое. С огромным аппетитом и превеликой радостью.

   Бабушка после этого всегда ела что дают.

   Даже я, которой эту историю рассказывали в детстве, тоже выросла совершенно непривередливой.

   А эти дети? Дети, которые ушли тогда с нашего двора с узелком с едой, и пошли неизвестно куда -- что с ними стало? Куда они попали, кроме воспоминаний моей бабушки и моего воображения, рисующего их чумазые мордашки, на которых отражается искренняя радость от того, что им в руки попало целое ведро еды?

   Никто не