двор и прямо в умывалку. В тепле ноги отнялись.
— Бедный Митя.
— Сдираю сапоги: больно. Примерзли носки.
— Я больше с вами так поздно зимою не буду гулять…
— Вот и пострадал, а она не хочет гулять. Да у меня не тогда, когда я с вами гулял, ноги замерзли, а тогда, когда на лихаче ехал.
— Ну хорошо, Митя.
— Я ноги в печку. Случайно проходил дежурный кадет. «Что ты делаешь?» — «Да ноги совсем отморозил». — А мы тебя по всему корпусу искали, капитан ругается на чем свет стоит, а я тебя спасти не могу, иначе тебе хуже будет». — «Ну ладно, иди», — говорю я, а сам сел на табуретку и ноги опять в печку…
— А правда, что он спасти не мог? — спросила Аня.
— Правда, Куний Мех.
— Входит капитан быстрым шагом: «Стать смирно!» Я вскочил, а стоять прямо не могу. А он ходит и ходит: «Что? Неподчинение уставу?!» — и ходит взад-вперед. «Не успел в корпус поступить, а все кабаки облазить желаешь! Таких кадет гнать нужно!» Здорово пел. А я стою и думаю, что я уже не в корпусе, а дома, — вышибли вон.
Аня вздохнула.
— Молчу, а ноги болят. Пол холодный. Целый час продержал он меня. Усы дергает, фуражка заломлена набок, но поет все тише и тише.
Митя помолчал. Аня глядела на него, широко открыв глаза.
— Ну, ну, дальше, Митя, и что же?
— «Ну что, заморозился совсем? — остановившись против меня, спрашивает. — И что я теперь ротному скажу? Нашелся, мол, явился…» Ушел за ротным, а я думаю: нужно мать предупредить. Позор. Из корпуса вышибут. Все смеяться будут… Вдруг шаги. Дежурный кадет, капитан и ротный. А ротный наш, Аня, добрейшая личность, да они оба хорошие, только первый разносить здорово любит, а ротный мягче. Пришли, на меня нуль внимания. А я без сапог стою. «Бегом в лазарет! Спросите от моего имени бутылку красного вина и что нужно сделать для отогревания!» — рявкнул ротный.
Несколько выстрелов раздались за Волгой, один за другим. Аня вздрогнула всем телом и прижалась к Мите. Он прислушался.
— Это ничего. На окраине стреляют… Так вот, думаю, дело приняло благоприятный оборот. Ура, медицина! Я сразу размяк, кисляем стою… А тут офицеры отвернулись, кадеты прибежали после вечерних занятий… «Ты скажи, — шепчет Семенов, — что пошел в театр, а по дороге замерз». И говорит громко: «Вот видишь, а ты еще не хотел со мной ехать на моем лихаче». «Зачем?» — спрашивает Семенова ротный. «Да я его на улице полузамерзшего встретил». — «Вот как! Вы отвезли? Молодец!» Положили меня в лазарет; правда, немного лихорадило, одеяло дали горячее, доктор пятки йодом намазал. Бутылку вина я за ваше здоровье, Куний Мех, выпил. Честное слово.
— Забавный вы, Митя, — сказала тихо Аня. — Ну, продолжайте, дорогой.
— Выпил я бутылку красного вина, пришел офицер. Я кислую рожу строю. «Как вы себя чувствуете? Вы до сих пор не привыкли к шинели?» — «Да, я дома в меховой шубе всегда ходил». Но ротного провести не мог. Улыбается. «Вот вам, — говорит, — современная выпускная молодежь. Шубу носит, а по кабакам шляется». Обидно мне, что он так говорит… Я и отвечаю: «Я в кабаке никогда в жизни не был». «А где же вы путешествовали?» — «Да я просто так, гулял». А он улыбается. Вот, Аня, и все.
— Так вы, Митенька, из-за меня пострадали, — участливо сказала она и положила свою руку на рукав его шинели. Он взял ее руку и, отстегнув перчатку, наклонившись, поцеловал нежную ямку запястья. А она, словно во сне, дала ему вторую руку, и, когда он, забыв все на свете, целовал их, Аня печально смотрела на Волгу в дальний, едва видный берег.
— А вы знаете, Куний Мех, — оторвавшись, сказал он, приблизив к ее глазам свое лицо. Она посмотрела на него, улыбнулась и повела плечом. — Мы теперь часто будем с вами встречаться. Ведь вы позволите, Аня? Вы, ей-Богу, хорошая. Нет, я правду говорю, я не лгу, — сказал он, подняв лицо. — С вами легко. Я страшно рад, что… тогда ноги заморозил. Право.
Она посмотрела на него и тихо, счастливо засмеялась. А в Волгу падал снег. Он уже мягкими шапками покрыл луковки церквей, старые барки, и, когда стрельба звучала на окраинах, снег смягчал эти резкие звуки, от которых вздрагивала Аня. И было в тот вечер, в той прерываемой стрельбой тишине, что-то предостерегающее и глухое, чего не почувствовали они.