Честь собственного имени

ЧЕСТЬ СОБСТВЕННОГО ИМЕНИ

Диалог писателя Валентина ПИКУЛЯ и критика Сергея ЖУРАВЛЕВА

Встретиться с Валентином Саввичем Пикулем далеко не просто. Сам он из Риги никуда не выезжает, живет почти затворником, а у себя гостей принимает крайне редко. И не потому, что необщителен или нехлебосолен. Просто время свое, да и себя самого, он полностью отдает работе, будучи глубоко убежденным в том, что «общественное положение русского писателя всегда определялось его согбенною позою за рабочим столом». А общение с Пикулем всегда оставляет очень сильное впечатление. Поражает огромная эрудиция, потрясающая память, несомненный дар рассказчика, соединенный с тонким артистизмом, искреннее радушие и удивительная скромность, придающая особое обаяние этой незаурядной личности.

И еще одна черта буквально покоряет всех, кому посчастливилось с Пикулем познакомиться, — это его мальчишеская непосредственность. Резкий, порывистый в движениях, азартно и горячо спорящий, любящий и умеющий пошутить, а иногда и соленое словцо в разговор вставить — он никак не укладывается в привычные рамки, не подпадает ни под какие стереотипы. Пикуль бывает и замкнут, неразговорчив, даже резок, если человек ему неинтересен, если не чувствует он в нем какого-то внутреннего созвучия и единомыслия. Я бывал свидетелем, как он «неделикатно» отказывал во встрече большим начальникам (а побывать у него в доме стало сегодня престижно) и наоборот, оторвавшись от работы, увлеченно беседовал о житье-бытье с пришедшим починить кран водопроводчиком.

В наших долгих с Валентином Саввичем разговорах я не раз ловил себя на мысли, что вижу перед собой не прошедшего труднейший жизненный путь, перевалившего шестидесятилетний рубеж человека, не писателя с мировым именем, а того лихого юнгу, который смотрит с висящей в кабинете фотографии почти сорокапятилетней давности,— фасонисто сдвинутая на лоб бескозырка с выведенной золотом надписью «Грозный», тельняшка, форменка с тремя медалями... Тогда, во время войны, он нес двенадцатичасовые вахты на боевом мостике. А сегодня несет вахты за рабочим столом — по 10—15 часов, изо дня а день...

И в этот раз, после затянувшейся далеко за полночь беседы, уступив мне свой личный спальный закуток за книжными стеллажами в рабочем кабинете, Валентин Саввич сел за письменный стол — вычитывать гранки последней части романа «Честь имею».

А «утром» (часов в 7 вечера) я начал разговор с вопроса о том, когда и как возник замысел романа.

B. П. — Как это у меня часто бывает, замысел от его окончательного воплощения отстоит довольно далеко. Сначала какой-то толчок заставляет меня обратить внимание на ту или иную тему, на те или иные события. Затем идет отбор, изучение, осмысление и систематизация материалов. Это всегда очень длительный процесс. Ну а затем уже — непосредственно написание произведения.

Замысел романа «Честь имею» (в его, естественно, очень приблизительном варианте) возник у меня более двадцати лет назад. В 1964 году исполнилось 50 лет с начала первой мировой войны. Появилось довольно много литературы о тех событиях. Это и было своеобразным толчком к рождению замысла романа. И вот через двадцать три года замысел воплотился в художественное произведение.

C.Ж. — А сколько времени Вы писали роман?

B.П. — Примерно последних лет пять.

C.Ж. — Да, но в эти годы Вы написали и другие произведения — романы «Крейсера», «Каторга», многие миниатюры. Работа над этими вещами шла у Вас параллельно?

В.П. — У меня так бывает довольно часто. Я собираю материал, сажусь писать, а потом чувствую — не идет. Или вдруг меня властно захватывает другая тема. Тогда я оставляю начатый, а иногда вчерне уже и законченный роман и сажусь писать новую вещь. Так было и с «Честь имею». Роман пролежал у меня в столе довольно длительное время. Мне очень трудно было его сокращать. Я собрал большое количество малоизвестных исторических материалов, которые хотел донести до читателя. Но я понимал, что роман слишком «разбух» и надо «ужиматься». Писатель, желающий вложить в свою книгу все, что у него накопилось, напоминает скучного собеседника, который говорит, говорит, а его никто не слушает. Правда, несмотря на все мое стремление, мне не всегда удается необходимое сокращение, которое я считаю главным условием успеха. Читая гранки, вижу, что от каких-то моментов отказался бы и сейчас.

С.Ж. — Валентин Саввич, а почему все-таки Вас заинтересовала именно разведка?

B.П. — Занимаясь историей, я вижу, что в ней очень много потаенных пружин. Отсюда моя давняя любовь к дипломатии. А дипломатия близка разведке.

Ну и кроме того, мы ничего не знаем о русской разведке и контрразведке. Что-то о ней написал Бонч-Бруевич, что-то Игнатьев. Вот и все.

А между тем наши разведчики работали очень, успешно, особенно офицеры российского Генштаба. Они «трудились» у Круппа, ими был выкраден один из трех экземпляров секретного приказа кайзера.

Немцы говорили, что офицер Генштаба не должен иметь имени. Не имеет имени и мой герой.

C.Ж. — Кстати, этот герой — лицо реальное?

B.П. — Конечно же нет. Хотя я, ссылаясь на «Бархатную книгу», прозрачно намекаю на его фамилию — Оладьин. Это образ чисто литературный. Но сложился он у меня на основе изучения специальной литературы. Работая над романом, я составил целую библиотеку по истории шпионажа, изучил в переводах книги, выходившие в Англии, США, Франции, Австрии, Германии. А русский разведчик с профилем Наполеона действительно существовал, о нем есть упоминание в мемуарной литературе.

C.Ж. — Кстати, этот же разведчик действует у Вас в миниатюре «Выстрел в отеле «Кломзер», там рассказывается о вербовке австрийского полковника Редля...

B.П. — Да, он работал и в Австрии.

Вообще же роман мой — военнополитический. И хотя главное действующее лицо его — разведчик, так сказать, избранник судьбы, личность сильная, с очень развитым интеллектом, с колоссальной интуицией, я все же старался уходить от детективных приемов. Главным для меня было — развернуть биографию человека не фоне кризисных ситуаций конца XIX — начала XX века, повлекших за собой первую мировую войну и революцию в России.

C.Ж. — Кстати, Валентин Саввич, я сейчас вспоминаю, что это у Вас все же не первое обращение к разведке. В романе «Моонзунд» один из героев, вернее, одна из героинь — русская разведчица Анна.

В.П. — Да, это так. «Ревельская Анна» действительно существовала и очень эффективно