эти партии, во-первых, опирались на устаревший и не обновляемый идейный багаж (остатки советского марксизма, которые даже не пытались сверять с «подлинниками» Маркса или Ленина), а во-вторых, с давлением власти, которая не пускала радикальных левых «в телевизор», лишала регистрации, не допускала к выборам.

Между тем понятно, что влиятельная внепарламентская сила всегда сможет преодолеть преграды, которые ставит власть. Примером могут служить те же большевики, да и коммунистические партии Запада в 1920-е и 1930-е годы. Борясь в куда более сложных условиях, в подполье, в тюрьмах, они добивались политического влияния и массовой поддержки.

Если проблема РКРП и других организаций, вышедших из сталинистской традиции, состоит в первую очередь в неадекватности их идеологии, в устарелой теории и непонимании современного общества, то разумно было бы ожидать, что новые левые, свободные от советских догм, должны были бы добиться большего. Увы, всё обстояло несколько иначе.

Различные группы и организации «демократических левых», радикальных социалистов, анархистов и неокоммунистов, существовали ещё в СССР, зачастую ведя борьбу на два фронта — с официальной бюрократией и с либеральными идеями, господствовавшими в диссидентском движении. Во времена перестройки начинается рост групп, пытавшихся возродить революционные традиции, уничтоженные сталинской системой. Появляются на свет неонародники и последователи меньшевиков. Идут острые дискуссии о наследии самой большевистской партии. Переводят на русский язык западных левых мыслителей — от Герберта Маркузе до Мишеля Фуко, от Эрнеста Манделя до Иммануила Валлерстайна, от Дьёрдя Лукача до Джованни Арриги. Вырастает целое поколение интеллектуалов, прекрасно знакомых с марксистской традицией, внимательно читающих «Капитал», открывших для себя Ленина, прекрасно знающих Троцкого, знакомых с идеями Розы Люксембург, великолепно ориентирующихся в нюансах различий между взглядами на партизанскую войну у Мао Цзедуна и Че Гевары. Однако всё это не конвертируется ни в политическое влияние, ни в организационный потенциал.

Растущая популярность левых идей в России — факт не вызывающий особых сомнений. Проблема в том, как заставить эти идеи работать. Даже овладев массами, идея не становится автоматически материальной силой, если нет организации, стратегии и политики.

Попытки построить партию или хотя бы крупную марксистскую организацию предпринимались неоднократно с 1990-х годов, и так же неизменно проваливались. Широкие коалиции, механически объединявшие всевозможные левые группы, разваливались. А попытки создать партию или союз на основе более или менее однородной идеологии приводили к возникновению сект или, наоборот, дискуссионных кружков.

Ни секты, ни дискуссионные кружки основой массовой организации стать не могут, просто по своей органической природе — они ориентированы на самовоспроизводство и самосохранение и тем более стабильны, чем более стоят спиной к внешнему миру. Разумеется, это отнюдь не означает отсутствия взаимодействия, например, с социальными движениями или рабочими профсоюзами. Но вопрос в том, как, для чего, каким образом строится это взаимодействие? Сектантско-кружковый принцип предполагает, что работать с социальными движениями можно одним из двух способов: либо просто участвовать в них, поддерживать все их начинания, выступая своего рода бескорыстными помощниками любого протеста; либо вести в рядах протестующих разъяснительную работу, доказывая, что всё зло — в капитализме, объясняя системную природу проблем, с которыми сталкиваются те или иные слои общества. В последнем случае успех работы определяется тем, сколько активистов социального движения удалось «завербовать», затащить в свой кружок, идейно «поднять до своего уровня». Однако движение в целом остаётся на прежнем уровне, не развивается и, по большей части, заходит в тупик. Идейная работа левых в социальных движениях оказывается неэффективной потому, что нет ответа на вопрос, что левые могут предложить этому движению как таковому, как они хотят повлиять на его развитие, программу, стратегию, организацию. В лучшем случае борьба за гегемонию внутри социального движения сводится к выдавливанию из него фашистов и националистов или к вялой полемике с либералами по общим вопросам. Но даже если гегемония завоёвана, если именно левые идейные позиции доминируют среди активистов и лидеров протеста (что сегодня встречается не так уж редко), что это даёт движению? Как влияет на его деятельность, программу, повестку дня?

Проблема не в том, что предложений или идей нет, что левые, якобы, не имеют программы, а в том, что сектантски-кружковая практика делает ненужной и невозможной работу по формированию общественной повестки дня.

Осознание этой ситуации, стремление выйти за пределы сектантской псевдополитики и потребность в объединении в 2010–2011 годах наблюдается среди левых повсеместно. К тому же за два десятилетия, прошедших со времени распада СССР, острота разногласий и противостояния между различными идейными традициями в значительной мере сошла на нет. Активисты, считающие себя «продолжателями дела Ленина и Сталина», не видят большой беды в том, чтобы сотрудничать с троцкистами, а различия между более умеренными и более радикальными левыми всё более стираются под влиянием кризиса. Все понимают, что самоопределяться надо не по отношению к традициям прошлого, а в соответствии с задачами социальной и политической борьбы дня сегодняшнего. Однако, парадоксальным образом, даже искренние и сознательные попытки изменить ситуацию, преодолеть сектантство и создать нечто качественно новое, ожидаемых результатов не дают. Построить новую левую партию на основе объединения кружков и сект не получается. И не в идейных разногласиях дело, не в амбициях и не в столкновении групповых интересов, а в том, что новая организация может быть создана только на основе нового массового движения, в котором левые, прошедшие школу кружков и сект, могут выступить в качестве своего рода идейного фермента, катализатора политического процесса, но никак не в качестве основы, на которой всё строится.

Но где массовое движение? Оно то возникает, то исчезает, как призрак коммунизма, описанный Марксом в 1848 году. В обществе происходит постепенная политизация, но она неравномерна, а главное не соответствует нашим пожеланиям и, зачастую, прогнозам. Видимо дело не только в осознании проблемы и готовности её решать, но и в том, чтобы найти нужное решение, алгоритм политических действий.

А такой алгоритм не может быть выстроен без