катили на берег и здесь, словно теряя силы, сникали, распластывались и уползали обратно, оставляя извилистую гряду грязной пены.

Дорога шла теперь вдоль морского берега. Потянулись деревенские улицы с серыми каменными домами, обнесенными низкими оградами. Плодовые деревья, еще не украшенные ни цветами, ни зеленью, мокли под моросящим дождем. Но приближение весны чувствовалось и по теплой испарине земли, и по ярким кочкам новой травы на обочинах дороги, и по хлопотливому труду людей на полях. Весна в начале марта! А в Швеции еще метут метели, и в родной Москве тоже зима.

Автобус плавно катился по гладкому шоссе, как по взлетной дорожке. Мерный рокот мотора убаюкал Антошку, и, привалившись к плечу мамы, она заснула.

Проснулась от резкого толчка. Автобус остановился, чтобы пропустить на перекрестке людей.

Антошка не могла сообразить, что это. Впереди шагал оркестр, наигрывая на длинных волынках какой-то бравый мотив. За оркестром строем шли такие же странно одетые молодые люди. Все в коротких клетчатых юбках, застегнутых на бедре огромной английской булавкой; распахнутые куртки не доходили до талии; через плечо, как скатка шинели, свернутый плед; на ногах толстые шерстяные чулки до колен и тяжелые башмаки. За плечом у каждого автомат.

— Мамочка, это что, киносъемка?

— Нет, — рассмеялась Елизавета Карповна, — это шотландские солдаты, королевская гвардия.

Антошка постаралась не рассмеяться: солдаты в юбках, на головах береты с перышками — это просто нельзя принять всерьез.

Сквозь серую завесу дождя стали проявляться, как на фотопленке, силуэты высоких башен, церквей.

Въехали в Эдинбург — столицу Шотландии.

После скучных вересковых долин, торфяных болот, скалистых гор и бурливых речек город поразил роскошной растительностью. Город-парк. По прямой как стрела главной улице Принцес-стрит почти бесшумно катили двухэтажные красные трамваи, множество автомобилей. Высокие дома причудливой архитектуры, с балконами, выступами, башенками, колоннами выстроились стеной по одной стороне улицы, а другая сторона — сплошной парк — с памятниками, фонтанами, газонами, и за ним на мрачной высокой скале главенствовал над городом огромный замок, обнесенный крепостной стеной: древняя резиденция шотландских королей, хранившая о себе много трагических легенд.

Автобус остановился у какой-то замысловатой башни. Многоярусные готические ниши с орнаментами и фресками и шпили над ними — все устремилось ввысь, и сооружение казалось легким, кружевным, летящим. Под нижними сводами — беломраморная фигура старика, сидящего в глубоком раздумье. Монумент писателю Вальтеру Скотту.

Пассажиры автобуса вышли, чтобы почтить память знаменитого шотландца, автора многочисленных исторических романов, которыми сегодня увлекаются юные и взрослые читатели во всем мире.

Антошке захотелось вновь перечитать «Айвенго»; у нее было такое чувство, что теперь она лично познакомилась с писателем.

Рядом с грандиозным монументом Вальтеру Скотту — скромный памятник его современнику, великому поэту Шотландии Роберту Бернсу.

Почему же одному — такой величественный памятник, а второму — такой скромный?

Вальтер Скотт был сыном дворянина, Роберт Бернс — сыном безземельного крестьянина. Бернс заслужил не меньшего почета, но у него не было знатного происхождения.

Антошка вспомнила строфы из стихотворения Бернса «Джон — ячменное зерно»:

Она знала, что в чемодане мамины любимые книжечки — стихи Бернса, Есенина и Гейне. С ними мама никогда не расстается.

В парке работало много людей, они вскапывали грядки и сажали картошку. На рекламном щите у входа в парк изображены огромные красные помидоры, крупные клубни картофеля, пучки моркови, редиски и под ними призыв: «Копай ради победы!» Для цветов в газонах оставалось мало места, и цветы были больше символом-напоминанием о лучших временах, чем украшением города.

Автобус остановился у Северобританского вокзала.

До вечера предстояло провести время в привокзальной гостинице. Ночным поездом они выедут в Лондон.

Швейцар предупредил, чтобы с наступлением темноты в номере были плотно зашторены окна и в случае тревоги погашено электричество. Война! Но воздушной тревоги давно уже не слыхали жители Эдинбурга. В городе не было видно разрушенных зданий. Только люди, копающие грядки «ради победы», грузовые машины с солдатами да плакаты на стенах: «Молчи, тебя слушает враг!» — напоминали о том, что идет война.

В большом номере с высоким потолком было сумрачно. В люстре с хрустальными подвесками горела всего одна лампочка. Кровать, покрытая темным покрывалом, занимала едва ли не четверть комнаты. Над кроватью в бронзовой раме огромный натюрморт: окорок с отрезанным ломтем сочной ветчины, на длинном блюде в ряд уложены розовые и голубые форели, с вазы на высокой ножке свешивались прозрачные зеленоватые гроздья винограда.

— Вкуснотища какая! — облизнулась Антошка. — И не кровать, а футбольное поле. — Она скинула башмаки, прыгнула на широкое твердое ложе и перевернулась через голову.

— Не дури, — предупредила мать.

— Но надо же как-то согреться. Мне холодно, и я голодная, съела бы все, что нарисовано на этой картине.

— Сейчас мы что-нибудь сообразим.

Елизавета Карповна принялась изучать таблички над кнопками. «Газовый утюг», а под табличкой записка: «Не работает». «Горячая вода» — и та же надпись. «Камин». Камин, кажется, работал.

Елизавета Карповна порылась в кошельке, опустила в прорезь автомата монетку.

— Иди грейся! — сказала она дочери.

Антошка отодвинула тяжелую медную ширму. На кирпичном полу камина уложены черные поленья. Над жерлом камина огромная медная львиная голова, подпирающая зеркало.

Антошка приподнялась на цыпочки, но увидела свое изображение только до подбородка.

Дрова в камине стали розоветь, потянуло теплом; поленья накалились докрасна, и Антошка слегка отодвинулась.

— Фальшивые поленья, — разочарованно протянула Антошка.

— Не фальшивые, а искусственные — камин электрический.

— Все равно фальшивые, — упрямо повторила Антошка. — И я голодная.

— Сейчас я попрошу чаю, а у нас