самого выпуска экзамены можно не сдавать.

— Слушай, Солнышко, — декан сдался перед маминым обаянием; морщинки на лбу разгладились, интонации в голосе потеплели, — ты глянь, есть в списках моя фамилия? У тебя рука лёгкая, а я боюсь.

— Для тебя, Вась, я там сама твою фамилию нарисую.

Мама бесцеремонно раздвинула толпу абитуриентов, подошла к доске объявлений, приподнялась на цыпочки и несколько минут водила пальчиком по строчкам. Потом постояла, покачалась на пяточках, оглянулась, вздохнула, снова уставилась в список. Мне показалось, она специально не торопиться, специально испытывает терпение декана, чтоб тот помучился. И она своего добилась. Декан потел, краснел и вздыхал. Папа рассказывал ему что-то о разгроме немцев на Чудском озере, затем плавно перешёл к Куликовской битве, от неё к Сталинграду и Курску, одним словом, мягко настраивал на победу.

Наконец, мама вернулась. Личико грустное, в самый раз такое, чтоб дурные новости сообщать. Но я-то точно знаю, что декан стал деканом нашего института. Это что получается, он даже не с первого раза поступил? Так я теперь не то что экзамены сдавать не стану, он сам их за меня сдаст!

Однако мечтам моим осуществиться было не дано. Мама засияла и захлопала в ладошки.

— Всё хорошо, Васечка, ты в списке!

— Солнцева, ты чёрт в юбке! — в сердцах воскликнул декан. — Я чуть не умер. Я переживаю, а ты… Отшлёпать бы тебя!

Он попытался схватить маму за руку, та засмеялась, и отпрыгнула на дорогу прямо под колёса огромного троллейбуса. Я среагировала мгновенно: выскочила, толкнула маму на тротуар в папины объятья, но сама вернуться не успела…

Глава 10

Каждая смерть, как очередной горизонт; взрыв, толчок — и ощущение, будто стою я во чистом полюшке, приложив ладонь к глазам, смотрю вдаль на зыбкую полоску между землёй и небом, и пытаюсь этим насладиться. Мелкие радужные капельки снуют между Явью и Навью, пританцовывают, образуют хоровод и затаскивают в себя все наши горести и боли, дабы освободить души человеческие для новых чувств. Красивых чувств. Но мне это не приносит облегчения, потому что каждый раз случается глобальная невезуха. Я проношусь мимо хоровода и оказываюсь у разбитого корыта. И всё, что мне достаётся, — смотреть на горизонт, и ничего более, и хочется воскликнуть в гневе: Господи, да как же так! Но не восклицаю, ибо Бога проще всего обвинить в несправедливости. А идти путём им осмысленным не хватает ни сил, ни желания, ни смелости.

Вот и сейчас…

Надо мной стояла Илонка.

— Пузатикова… Ты чего? — она смотрела на меня круглыми глазами.

Я могла бы сказать «чего» да, боюсь, не поверит. Мне сейчас вообще мало кто поверит, разве только врачи из психушки, да и те лишь из профессионального интереса. Я встала, отряхнулась.

Машина, которая меня сбила, называлась джип. Большая, чёрная, неприветливая. Водитель, такой же как и машина, стоял рядом с Илонкой и долбил меня глазами, словно перфоратором. Всё, что он обо мне думал — а он обо мне думал — было написано у него на лица и легко считывалось. Я была виновата, не спорю, но таких слов не заслужила точно.

От института набежал народ. Я приметила Митрофаныча, Игоря Кураева, других ребят с нашего потока. Лица у всех были встревоженные и удивлённые. Встревоженные понятно почему. А почему удивлённые? На этот вопрос ответила Илонка.

— Пузатикова, ты во что вырядилась? С карнавала что ли? Прошлый век.

— Позапрошлый, — с угрюмой интонацией произнесла я.

Очень хотелось принять душ, переодеться, посидеть на кухне, обдумать всё со мной произошедшее. Можно коньячку накатить граммчиков двести. Но вместо того, чтобы очертя голову бежать домой, я подобрала сумочку и достала телефон.

— Алло, папа! Папа!..

— Да, котёнок. Что-то случилось?

— Нет, папочка, ничего не случилось, всё хорошо. Просто захотелось сказать, что очень-очень люблю вас с мамой.

— Котёнок, у меня зарплата только через две недели. Если ты себе что-то присмотрела…

— Ничего не надо, папочка. Я действительно вас люблю. Просто так, бесплатно.

— Мы тебя тоже любим.

Я нажала отбой. На глаза навернулись слёзы, ещё немножко и разревусь. Митрофаныч и Игорь Кураев принялись меня утешать, говорить, что всё обошлось. Хозяин джипа потупился, взялся бубнить, что правил он не нарушал, что это я во всём виновата… Да к чёрту правила! К чёрту виноватых! Как вы не понимаете, это так хорошо, так хорошо… Вечером мама нажарит котлет, а папа за ужином вынесет все мозги своей историей. А я буду смотреть на них, смотреть, смотреть, и понимать, что вот они, рядом!

Подбежал декан. Он был испуган, дышал тяжело, к вспотевшей лысине прилип невесомый клочок тополиного пуха.

— Пузатикова… Мне сказали… Ты как?

Принесла же нелёгкая. И чего ему не сидится в своём кондиционированном кабинете.

— Василий Степанович, ну как я ещё могу? Вы сами не видите?

— Давай… давай ко мне. Вызовем скорую, реанимацию. У меня друг хороший врачом в Москве. Он поможет.

— Не надо никого вызывать. Платье немного испачкалось и всё. Главное, маме ничего не говорите.

— Маме? — растерялся он. — Какой маме?

— Той, которую вы Солнышком называете.

Народ начал терять интерес к аварии и потянулся назад к институту. Я тоже потянулась. Компромат компроматом, но экзамены всё равно сдавать придётся, во всяком случае в этом семестре.

— Солнышком? Погоди, Пузатикова. Солнышком? Откуда ты знаешь?

— Да ладно вам, Василий Степанович, строить из себя непонимашку, — отмахнулась я на ходу, потом на секундочку остановилась и со зловещей интригой добавила. — Синие костюмы, кстати, вам совершенно не идут.

Он не сообразил, о чём я, потому что сейчас на нём был костюм из прошлогодней коллекции Ravazzollo с накладными карманами и зауженной талией, который на брюшке его смотрелся хоть и дорого, но не слишком элегантно. На мой взгляд ему куда больше пошло бы что-нибудь от Hugo Boss или Jack Victor, и дёшево, и в рестораны пускают. А про тот свой костюмчик из абитуриентского прошлого он, наверное, забыл давно. Дай Бог, он висит где-нибудь на даче в чуланчике, а то и вовсе дырку в подполе затыкает.

Однако хватит разбрасываться козырями. Я закинула сумочку на плечо и продолжила путь. С правого бока ко мне пристроилась Илонка.

— Пузатикова, ты портмоне посмотри, ты же обещала.

Я скрипнула зубами и прорычала:

— Шла бы ты со своим кошельком в известном направлении. Надоело! И совочек, кстати, туда же захвати.

Странно, но Илонка на мою реакцию не обиделась, не начала по обыкновению сопеть носом, скулить и прочее. Она состроила невинные глазки, как будто всю жизнь ждала такого ответа, и