бездыханную. Все очень расстроились. А потом он получил записку. Ее доставили на следующий день к нему в офис, вместе с корзиной цветов. От записки его бросило его в жар. И Чарльз стал видеть эти сны.

Скорбим о собачке, Чарльз. Твои дети могут быть следующими…

Почему все зашло так далеко?

Он поднялся, взглянул на часы в плите: 6.45. Если получится, он сможет выйти от дилера в половине восьмого, успеть на поезд, отходящий в 7.51 и через пятьдесят минут сесть за свой стол в офисе на углу Сорок девятой улицы и Третьей авеню. И решить, что же делать. Он впустил собаку, она с радостным лаем проскочила гостиную и выбежала через парадную дверь, которую Чарльз по рассеянности забыл закрыть. Теперь Тоби намеревался перебудить весь квартал.

С этим маленьким поросенком хлопот больше, чем с детьми.

— Карен, я ухожу! — крикнул он, схватил кейс и сунул «Уолл-стрит джорнал» под мышку.

— Пока-пока, — откликнулась супруга, выйдя из-под душа и запахивая халат.

Она по-прежнему была для него сексуальной, даже с влажными после душа, спутанными светло-каштановыми волосами. Почему бы и нет? Карен оставалась красавицей. Отличная фигура (сказывались десятилетия занятий йогой), гладкая кожа, мечтательные карие, с поволокой, глаза. На мгновение Чарльз пожалел, что не перекатил ее на спину, когда Тоби спрыгнул с кровати, и не воспользовался моментом.

Но вместо этого он прокричал что-то об автомобиле и что в город поедет на «Метро-Норт». И возможно, позвонит позже, чтобы она его встретила.

— Я тебя люблю! — крикнула Карен, перекрывая гудение фена.

— Я тебя тоже.

— После игры Алекса мы пойдем…

Черт, как же он забыл! Игра Алекса в лакросс,^[2] первая в сезоне. Чарльз вернулся, быстро написал сыну записку и оставил ее на столе в кухне.

Нашему нападающему № 1

Разнеси их в пух и прах, чемпион!

УДАЧИ!

Поставил свои инициалы, зачеркнул, написал: «Папа». Какие-то мгновения смотрел на записку. Как бы ни разворачивались события, он не допустит, чтобы с семьей что-то произошло.

Потом он направился в гараж и, уже открывая ворота, услышал лай Тоби и крик жены, перекрывающий гудение фена:

— Чарли, впусти эту чертову псину!

Глава 2

В половине девятого Карен занималась йогой.

К этому времени она уже вытащила Алекса и Саманту из постелей, поставила на стол коробку кукурузных хлопьев и гренки, нашла топик, который, по словам Сэм, «пропал навсегда» (в ящике комода в комнате дочери), выиграла два словесных поединка насчет того, кто сегодня поведет автомобиль и чьи ногти остались в раковине в их общей ванной. Кроме того, Карен накормила собаку, убедилась, что форма Алекса для лакросса выглажена, и, когда дело уже шло к третьему поединку, вытолкала детей за дверь, поцеловала и обняла каждого, перед тем как усадить в «акуру», получила совет срубить один определенно засыхающий вяз и отправила два электронных письма членам попечительского совета школы насчет предстоящей кампании по сбору средств.

«Ничего себе утро… — вздохнула Карен и кивком поздоровалась с несколькими знакомыми, торопливо присоединяясь к уже начавшей занятия группе. — А вторая половина дня вообще превратится в кошмар».

Карен знала, что в свои сорок два она выглядит как минимум на пять лет моложе. Благодаря выразительным карим глазам и редким веснушкам на скулах люди часто сравнивали ее с Селой Уорд,^[3] несмотря на более светлую кожу последней. Густые светло-каштановые волосы она закалывала на затылке и могла без стыда смотреть на себя в зеркало в обтягивающих трико для йоги. Дважды став матерью, она не сильно изменилась с тех времен, когда занималась сбором средств для Нью-йоркского балета.

Так она и встретилась с Чарли. На обеде для доноров. Разумеется, он попал туда как представитель компании. Сам-то не мог отличить плие от пируэта. И до сих пор не может, в чем она постоянно его упрекала. Застенчивый, неуверенный в себе, в очках с роговой оправой, в подтяжках, с копной песочных волос, он скорее напоминал профессора политологии, чем новую звезду департамента инвестиций в энергетику банка «Морган Стэнли». Чарли, похоже, понравилось, что Карен родом не из Нью-Йорка: при разговоре она немного растягивала слова. Он с восхищением сравнивал ее с железным кулаком в бархатной перчатке, потому что еще не встречал человека, который добивался своего такими способами, как это делала она.

Теперь привычка растягивать слова ушла, как и стройность бедер. Не говоря уж об ощущении, что она полностью контролирует свою жизнь.

Последнего она лишилась еще до появления детей.

Карен сосредоточилась на дыхании, наклоняясь вперед в позе, которая все еще давалась ей нелегко: максимально вытянутые руки, совершенно прямая спина.

— Спина прямая, — монотонно твердила Черил, их инструктор. — Донна, руки. Карен, осанка. Задействуй бедра.

— Бедра у меня сейчас как раз и отвалятся, — простонала Карен, покачнувшись. Рядом раздались несколько смешков. Карен снова застыла.

— Прекрасно! — Черил хлопнула в ладоши. — Так и продолжай.

Карен родилась в Атланте. Ее отцу принадлежала небольшая сеть магазинов, торгующих лакокрасочными товарами и всем необходимым для ремонта. После окончания школы она поступила в Эмори^[4] и изучала искусство. В двадцать три года вместе с подругой отправилась покорять Нью-Йорк, сразу нашла работу в рекламном отделе аукциона «Сотбис» и, как говорится, зацепилась. Сначала не все давалось легко, а потом она вышла замуж за Чарли. Отказалась от карьеры, переехала за город, родила. Чарли тогда все время работал, даже дома не отрывал от уха телефонной трубки.

Не все сразу пошло гладко. Основав собственную фирму, Чарли допустил несколько ошибок и едва не погубил дело, но один из его наставников в «Морган Стэнли» протянул руку и вытащил Чарли из пропасти, а уж потом таких проколов он не допускал. Конечно, они не купались в роскоши: некоторые их знакомые жили в громадных нормандских замках чуть дальше от города, им принадлежали особняки в Палм-Бич, их дети никогда не пользовались услугами авиакомпаний, летали исключительно на самолетах бизнес-класса. Но они прекрасно без этого обходились. У них был коттедж в Вермонте, скиф в яхт-клубе Гринвича. Карен по-прежнему покупала в магазинах продукты и убирала собачье дерьмо с подъездной дорожки. Отвозила вещи, из которых выросли дети, благотворительным организациям и оплачивала домашние счета. Румянец на ее щеках говорил о том, что она счастлива. Свою семью она любила больше всего на свете.

И все-таки, со вздохом